Избранное

де Виньи Альфред

— Нет, все так же,— вздохнул он.— Правда, там с нею один человек, который помогает ей держаться, но я опасаюсь за него, и не без оснований. Если с ним что-нибудь случится, ее светлости не выстоять. Я ее знаю: ей не выстоять, она не оправится.

— Полно, полно, милейший! Женщины легко падают, но так же легко поднимаются. А я умею находить слова утешения для тех, кто слаб. Сегодня же навещу ее.

Старик порывался пуститься в подробности, но я взял его за руку и попросил:

— Вот что, мой друг, разбудите, если сможете, моего слугу и велите ему принести мне шляпу: я собираюсь уходить.

Я

оставил пришельца в прихожей и думать о нем забыл, но, отворяя дверь кабинета, обнаружил, что гость следует за мной по пятам. Входя, он обернулся и боязливыми глазами пристально посмотрел на Блеро, но тот не соизволил проснуться.

— Вы что, помешанный? — озлился я.

— Нет, сударь, я «подозрительный»,— признался он.

— А, это меняет дело. Положение у вас довольно печальное, зато почетное. Я должен был сам догадаться, кто вы: вы все любите переодеваться слугами. Это форменная мания. Ну что ж, сударь, у меня есть большой пустой шкаф. Не угодно ли вам расположиться в нем?

Я распахнул шкаф и поклонился, как принято делать, предлагая кому-нибудь уютную спальню.

— Боюсь только, здесь вам будет не слишком удобно; впрочем, я уже помещал тут поочередно с полдюжины разных лиц,— добавил я.

И, честное слово, не солгал.

Оставшись наедине со мной, чудак повел себя совершенно иначе, нежели раньше. Почувствовав себя в своей среде, он как бы вырос. Вместо ссутуленного дрожащего старикашки я увидел красивого, хотя по-прежнему бледного старца. Выслушав мои заве-

рения в том, что у меня можно говорить без всякого риска, он осмелился сесть и перевести дух.

— Сударь,— начал он, опуская глаза, чтобы собраться с силами и обрести подобающее его рангу достоинство,— я хочу немедленно представиться и объяснить цель своего визита. Я господин де Шенье. У меня два сына, которые, к сожалению, пошли по дурной дороге — ударились в революцию. Младший стал народным представителем, о чем я не перестану скорбеть до смерти; старший — в тюрьме. Этот лучше. Теперь мой бедный мальчик немного отрезвел, и мы с ним не понимаем, за что его посадили. Он ведь сочиняет в революционном духе, и его писания должны были бы понравиться всем этим кровопийцам...

— Сударь,— перебил я,— позвольте вам напомнить, что один из этих кровопийц ожидает меня к завтраку.

— Помню, сударь, но полагаю, вы приглашены туда в качестве человека глубоко уважаемой мною профессии, потому что как врачеватели души, то есть священники и вообще духовенство, из которого я не исключаю ни один монашеский орден, так и врачеватели тела...

— Не должны опаздывать, если хотят спасти больного,— вторично перебил я старика, дернув его за рукав, чтобы вырвать из сомнамбулического состояния — болтовня начинала его усыплять.— Я знаком с вашими сыновьями...

— Короче, сударь,— подхватил гость,— я утешаю себя лишь одним: мой старший, тот, который арестован, всего лишь офицер, а не поэт, как младший — автор «Карла Девятого», и, следовательно, не привлечет к себе внимания печатными выступлениями, после того как я вытащу его из этой истории, и вытащу не без вашей помощи, если вы, конечно, разрешите мне надеяться на нее.

— Здравая мысль! — одобрил я, примирясь с необходимостью дослушать до конца.

— Не правда ли, сударь? — обрадовался добряк.— Между прочим, Андре совсем не глуп — это он составил письмо Людовика Шестнадцатого к Конвенту. А переоделся я ради вашей же безопасности: вы бываете у этих вождей и я побоялся вас скомпрометировать.

— Того, кто независим и бескорыстен, нельзя скомпрометировать,— вставил я.— Но продолжайте.

— Черт побери, сударь! — воскликнул мой собеседник с запальчивостью старого вояки.— Да вы понимаете, как ужасно было бы скомпрометировать порядочного человека вроде вас, обратясь к нему за услугой?

— Я уже имел честь предложить вам...— опять подал я голос, учтиво указывая на шкаф.

— Мне нужно вовсе не это,— возразил он.— Я отнюдь не собираюсь прятаться, а, напротив, намерен как можно чаще показываться на людях. Мы живем в такое время, когда необходимо действовать; бездействие вредно в любом возрасте, а за свою старую голову я не боюсь. Меня тревожит мой бедный Андре, сударь; мне нестерпимо думать, что он все еще в этом ужасном Сен-Лазаре.

— Он должен оставаться в тюрьме: это для него самое лучшее,— отрезал я.

— Я пойду...

— Ни в коем случае!

— Я поговорю...

— Ни в коем случае!

Тут бедняга смолк, засунув руки между колен с печальным и подавленным видом, который растрогал бы самые бесчувственные сердца. Он смотрел на меня, как преступник под пыткой взирал бы на судью в какую-нибудь блаженной памяти «органическую» эпоху. Его увядшее обнаженное чело покрылось морщинами, как спокойное море внезапно покрывается рябью: сперва, от изумления, они взметнулись вверх, потом, от огорчения, опустились вниз.

— Я вижу, что госпожа де Сент-Эньян обманулась,— вздохнул он.— Я не в обиде на вас: в наше прискорбное время каждый сам за себя. Прошу только сохранить наш разговор между нами, а я не побеспокою вас больше, гражданин.

Последнее слово тронуло меня сильнее всего: старику потребовалось усилие, чтобы его выдавить. Вид у него при этом стал такой, словно с губ его сорвалось ругательство; с тех пор как родилось обращение «гражданин», еще никто не произносил его более красноречиво. Первый слог прозвучал как долгое карканье, два последних — как торопливое кваканье лягушки, плюхающей по болоту. В этом «гражданин» заключалось столько неподдельного презрения, отчаяния и перехватывающей горло боли, что вы содрогнулись бы, особенно если бы видели при этом, с каким трудом добрый старец поднялся с кресла, для чего ему пришлось упереться в колени руками с синими прожилками вен. Когда он наконец выпрямился, я остановил его, осторожно усадил на подушку и начал:

— Госпожа де Сент-Эньян не обманула вас, сударь: перед вами верный человек. Я еще не презрел ни одного вздоха, хотя с некоторых пор слышу их немало, особенно последних...

Моя суровость заставила его вздрогнуть.

— Я лучше вас представляю себе положение узников, в особенности того, кто обязан вам жизнью, но может лишиться ее, если вы будете продолжать действовать, как изволили выразиться. Не забудьте, сударь: при землетрясении следует оставаться на месте и не двигаться.