Избранное
Шрифт:
– А вы, значит, за железный порядок? За администраторов нового образца. Видали, видали мы таких… Завод вы построите, фабрику тоже. Или там гэс-цэс… Ну а как вы одним своим умом, без народа, коммунизм строить будете?
– Это запрещенный прием спора! Факты! Факты дайте!
Все коечники десятого этажа оказались людьми бывалыми, тертыми-перетертыми.
– Ты, Воронеж, уши не развешивай!
– гудел, покрывая все голоса, майор.
– Этот Кожахметов нашумит, наобещает, а выйдет пшик…
– Так ведь я его не просил.
– Вы мне вот о чем скажите, - тянулся он к Зейнулле.
– Надежный человек ваш земляк или нет?… Дело-то у меня не простое, сейчас вам разъясню…
Гуле этот упрямый Комов нравился все больше и больше. Он был похож на ее деда, который в городском универмаге перемял в руках пар двадцать французских теплых ботинок, пока не отобрал подходящие, а потом дома, несмотря ни на какие уговоры, собственноручно пришил к элегантным ботинкам сыромятные ушки.
– Не надо нам ничего разъяснять.
– Гуля ласково улыбнулась председателю.
– Мы в ваших делах все равно не разберемся. Но я уверена, что Кожахметов искренне хочет вам помочь. Зачем ему вас обманывать?
– Верно!
– обрадовался Комов.
– Вот и я думаю: зачем?…
Потом, в коридоре, Зейнулла сердито сказал Гуле, что она вела себя крайне легкомысленно.
– Кенжеке тут расхвастался, поставил себя в нелепое положение, а ты, вместо того чтобы его как-то выручить… - Зейнулла продолжал пилить ее и в лифте, а лифт, к его удивлению, остановился на третьем этаже.
– Должны же мы найти этого обманщика Кенжеке!
– заявила Гуля, упрямая, вся в своего деда.
У входа в ресторан возвышался господин посольского вида.
– Мест сегодня… э-э-э… - начал он, но взглянул на Гулю и весь расплылся в сладчайшей улыбке.
– Для вас, конечно, найдутся… Прошу!
Гуля журавлиным шагом манекенщицы двинулась следом за господином. Мрачный Зейнулла, бодливо выставив козырек жестких волос, плелся за ней.
Зал ресторана к этому часу был окутан пеленой табачного дыма. За длинными столами ужинали солидные делегации, тесно сдвинув плешивые головы, шептались над рюмками деловые люди, развалясь, сидели юные бородачи со спутницами, такими же юными, но похожими на молодящихся старушонок.
Вся эта вечерняя кутерьма будто не касалась грузного человека, одиноко сидевшего за столом в дальнем от входа углу ресторана. Он сидел, все видя и ни на кого не глядя, - широколицый, с глубокими зарубками морщин на плоских щеках, на крутом лбу.
– Дядя Кенжеке, здравствуйте!
– Гуля устремилась к одинокому человеку, и посольского вида господин с поклоном возвратился на свой пост.
Чуть привстав, старый Кенжеке распахнул руки навстречу Гуле:
– Садись, дочка. Вот сюда, рядом со мной… Я знал, что ты придешь меня повидать сегодня вечером. Видишь, и стол уже накрыт.
– Он насмешливо покосился на Зейнуллу.
– И ты, сынок, садись.
–
– Мы с Гулей всегда рады принять вас, как дорогого гостя, у себя в общежитии. Но на ресторан у нас сегодня денег не хватит.
– Какие глупости ты говоришь!
– захохотал Кенжеке.
– У меня тоже нет денег на дорогие рестораны! Кожахметов теперь пенсионер! Республиканский пенсионер, не союзный! Понимаешь? Пенсия небольшая, но я не обижаюсь…
Все тело старого Кенжеке тряслось от хохота, вздрагивали круглые плечи, вздрагивал отвисший живот.
– Садись, садись!
– давился смехом Кожахметов.
– Денег не надо. За сегодняшний ужин уже заплачено. Макин заплатил. Он очень спешил по своим важным делам, он только успел расплатиться по счету, а потом я его отпустил. Поезжай, говорю…
– Макин?
– Зейнулла не мог скрыть удивления.
– Макин!
– подтвердил Кенжеке.
– А чего ты удивляешься? Мы с ним старые товарищи. Еще в райкоме комсомола вместе работали. Я его вырастил. Я…
Кожахметов отмахнулся от Зейнуллы, наклонился к Гуле, положил свою огромную руку на Гулину - маленькую, такую смуглую на белой крахмальной скатерти.
– А ты с каждым годом все красивей. Зато Кожахметов стал похож на старый стоптанный сапог…
– Неправда, Кенжеке. Вы вовсе не старый.
– Умница!
– растрогался Кожахметов.
– Дай ручку поцелую. Не наш обычай, но уж очень хорош… - Он с неожиданной ловкостью поднес Гулину руку к губам.
– Умница ты моя…
На громкий голос Кожахметова оборачивались с соседних столов. Кенжеке приветливо помахал всем соседям.
– Кого еще мы ждем?
– спросил Зейнулла, указывая на свободные стулья.
– Всех моих друзей!
Старый Кенжеке держался как глава большого рода, созвавший на пир сотни людей. И не дымный зал был перед ним, а просторная долина, заполненная всадниками на быстрых скакунах, девушками в длинных, до пят, розовых платьях, женщинами в белоснежных головных уборах.
Меж тем официант, взглядом испросив разрешение, начал подавать закуски. Принес заливную рыбу, украшенную зелеными листьями и оранжевыми морковными звездами, квадратные мисочки с разными салатами, блюдо нежной розовой семги, влажную ветчину, икру в сияющем хрустале…
– Это все заказал Макин?
– Зейнулла сглотнул слюну.
– Заказывал, конечно, я, - гордо пояснил Кенжеке.
– Макин только заплатил по счету.
Гуля засмеялась, вспомнив выражение озабоченности на лице Макина и его презрительное «не знаю» в ответ на ее вопрос о Кожахметове.
– Ты ешь!
– склонился к ней Кенжеке.
– Ты в Москве совсем тощая стала. Масло бери, икру… Больше бери, больше… - Он клокотал одобрительным смешком, глядя, как она сооружает огромный бутерброд, как жмурится от предвкушения.