Избранное
Шрифт:
– А вы, Кенжеке?
– Мне сейчас принесут боржом.
Зейнулла с сосредоточенным видом придвинул к себе блюдо семги. Он понимал, что с этой минуты они с Гулей стали участниками забавнейшей истории, которую, надрывая животы, будут пересказывать там, дома… Еще одна история про Кожахметова. Как он подшутил над Макиным… Значит, было это в Москве… Кожахметов встретил Макина в гостинице и сказал: «Давай поужинаем вместе». Макин, самодовольство которого всем известно, ответил свысока: «Я бы рад с тобой поужинать, но мне некогда. Дела». Он сказал нарочно про дела, чтобы уязвить Кожахметова, отставленного от всяких дел, но Кенжеке и виду не подал, что обиделся, Кенжеке Макина никак не отпускал: «Ну на минутку зайдем, перекусим…» А когда они пришли в ресторан, Кожахметов стал заказывать
Кожахметов плюхнул на Гулину тарелку полблюда заливной рыбы.
– А вы почему не едите?
– Мне нельзя!
– Кожахметов налил всем коньяку, первым выпил, но заедать не стал, запил боржомом.
– Понимаешь, дочка… Диета у меня строгая… Лечусь, понимаешь… Ничего не поделаешь - заставили… Говорят: поезжай в Ессентуки… Я отказывался, но разве они отстанут?
– Кенжеке давал понять, что его здоровьем озабочена вся республика.
– Пришлось ехать, - он закашлялся: «Кхы, кхы!» - А хрен подали?
– Кенжеке подвинул Гуле соусник с хреном.
– К заливному непременно хрен полагается. У русских такого, как я, называют старым хреном… Мне нравится. Хорошо быть старым хреном, от него глаза лезут на лоб.
– Кенжеке шевельнул морщинами и наклонился к Гуле, продолжая свою историю про встречу с Макиным.
– Я мог бы лететь в Ессентуки прямым рейсом, а не через Москву, но мне очень нужно было побывать в Москве. Зачем? Я хотел повидаться здесь с другом молодости, с Макиным. А то, понимаешь, я прихожу к нему, а секретарша меня - Кожахметова!
– не пускает: «Товарищ Макин очень занят…» Кожахметова по первой его просьбе принимают люди повыше Макина, а он не находит для меня свободного времени. «Плохо ты его воспитывал, когда был секретарем райкома комсомола!» - сделал я строгое и последнее замечание самому себе. Но учить человека никогда не поздно. И чья обязанность учить Макина? Правильно, моя. Смотрю - у секретарши на столе билет на самолет. Куда? В Москву. На чье имя? На имя Макина. Хорошо! Кожахметов тоже полетит в Москву, и там Макина не будет караулить его бюрократический аппарат, там Кожахметов побеседует с Макиным без всяких приемных часов.
Кенжеке глотнул коньяку, запил боржомом и указал на пустой стул:
– Вот здесь сидел Макин, а здесь я… Я ему все сказал, что о нем думаю. У Макина сразу пропал аппетит. Он жадный человек, ему очень жаль было денег, заплаченных за еду, но старый друг Кенжеке торчал как кость поперек горла…
История про Кожахметова - как он ловко поужинал за счет жадного Макина - обрастала новыми красочными подробностями. Правду уже нельзя было отделить от вымысла. Может быть, Кенжеке ничего не успел сказать Макину за этим столом. Может быть, не было перед этим никакого столкновения с секретаршей. И уж наверняка Кенжеке не прилетел в Москву следом за Макиным, а случайно встретился с ним в гостинице. Но все это теперь не имело никакого значения. Люди будут пересказывать так, как хочется старому выдумщику Кенжеке. Родился еще один рассказ про Кожахметова - как он проучил зазнавшегося Макина. Каждая шутка имеет свой смысл, и вся соль в неожиданном конце. Но кто мог ожидать, что сюда, в ресторан, явятся Гуля и Зейнулла? При этой мысли Зейнулла затосковал. А что, если никакой Макин не платил за всю эту дорогую еду? Кому сможет позвонить Зейнулла, чтобы их с Гулей выкупили из ресторана?
Кенжеке налил себе еще боржома. Он не съел ни кусочка, только пил боржом, бурлящий пузырьками воздуха, как вода в ледяной горной реке.
– Почему вы, Кенжеке, в молодости не стали учиться дальше?
– Гуля смотрела на старика блестящими глазами.
– Тогда, дочка, таких грамотеев, как я, было меньше, чем сейчас таких, как вы, кандидатов наук… Я поехал в свой аул ликвидировать неграмотность и остался там учить ребятишек. До меня их там некому было учить, кроме, понимаешь, муллы…
– А потом?
– Потом я организовал комсомольскую ячейку, делил по справедливости сенокосы, отбирал у баев зерно, записывал людей в колхоз… Загляни в свой учебник истории - там все записано, что сделал за свою жизнь Кожахметов.
– Он заколыхался, мешая
– Жизнь Кожахметова, дочка, горная дорога с крутыми поворотами, но, когда я теперь оглядываюсь назад, я вижу свою дорогу очень прямой и не такой уж длинной.
– Он вскинул руки, высвобождая из рукавов, и обмыл ладонями широкое морщинистое лицо. Из-под ладоней на Гулю смотрел уже не веселый, лукавый шутник, а старый и печальный мудрец.
– Очень мало дано жить человеку, дочка. И надо торопиться делать добро друзьям, а врагов, понимаешь, тоже не годится забывать. Человека после смерти должны долго вспоминать и друзья и враги, если он был правильный человек… - Кожахметов опять смеялся, обращая печаль в шутку.
Гуля не смеялась, хотя давно у нее не было на душе так чисто и светло, как сейчас, рядом со старым Кенжеке.
Официант принес тарелки с огромными кусками мяса, с ворохами жареной картошки, с бутонами из огурцов.
– Ешьте!
– Гуля глядела на старика умоляюще.
– Ешьте, Кенжеке. Ну, пожалуйста…
– Спасибо.
– Он отодвинул тарелку, налил себе еще боржома.
– Плохо у меня, дочка, со здоровьем, совсем плохо… - Он взялся пальцами за подбородок, будто оглаживая невидимую бороду.
– Совсем, совсем худо мне стало… Мяса не могу есть… Не могу… Мяса… - Кожахметов затрясся, из-под припухших век выкатились шарики слез.
– Старый я, помирать пора…
С соседних столиков недовольно оборачивались на плачущего старика.
– Пойдемте, Кенжеке, - ласково уговаривала Гуля.
– Вы устали…
Кожахметов послушно поднялся. Гуля повела его, сразу обессилевшего, к выходу. Зейнулла остался за столом, поискал глазами официанта. Тот издали непонятно покрутил салфеткой.
«Что это может значить?
– поежился Зейнулла.
– А что, если мне сейчас подадут счет?»
Расторопный официант уже вел к столу развеселую компанию.
– Хотите проверить наши расчеты?
– Негромко осведомился он у Зейнуллы.
– Я все подал, что заказывали.
– Нет, нет… Я задержался, чтобы поблагодарить за обслуживание, - Зейнулла призвал на помощь восточный акцент, безотказно действующий на московских официантов.
«Значит, Кенжеке не выдумал про Макина! Значит, Макин на самом деле за все заплатил!»
Кожахметов и Гуля спорили у дверей лифта.
– Никуда я не пойду!
– упирался старик.
– Вы ступайте, вам заниматься надо. А я еще чаю попью…
– Вам необходимо отдохнуть!
– настаивала Гуля.
– Попью чаю и пойду спать. Не беспокойтесь. Кожахметов вовсе не пьяный. До номера сам доберусь. Даже на лифте подниматься не надо. Я рядом номер взял, чтобы в ресторан далеко не ходить.
– Кенжеке!
– встревожилась Гуля.
– Вы забыли, ваш номер не рядом. Вам на лифте надо подняться. На десятый этаж.
– На лифте? На десятый?
– Кожахметов подозрительно поглядел на Гулю, потом на Зейнуллу.
– Почему на десятый? Вы там были?
– Нет!
– спохватилась Гуля.
– Мы нигде не были. Мы встретили на улице Макина, и он сказал, что вы в ресторане.
– Не ври, дочка! Макин тебе ничего не сказал!
– Она все путает!
– вмешался Зейнулла.
– Мы действительно звонили дежурной десятого этажа, и она нам сказала, что вы пошли ужинать.
– Были у меня… - догадался Кожахметов.
– Видели, как меня теперь принимают… Никому не нужен старый Кожахметов… Дома даже лечить не захотели, погнали в Ессентуки. Зачем путевке пропадать, пусть Кожахметов едет.
Пока поднимались в лифте, Кенжеке совсем раскис. На десятом этаже Гуля и Зейнулла вывели его под руки и вдруг услышали звонкий возглас:
– Кенжеке! А я вас уже полчаса дожидаюсь!
– С низкого кресла вспорхнула женщина в короткой пушистой шубке.
– Кенжеке, я приехала за вами! Степан Андреевич ужасно огорчится, если вы останетесь в этом номере! Я совершенно случайно узнала, какие тут у вас условия… Искала вас по телефону - и вдруг мне говорят, что вас поместили в общежитии!
– Ветлугина всплескивала руками, а лицо оставалось неподвижным, как у куклы.
– Вы же знаете, в Москве у вас есть верные друзья!… Гуленька, Зайчик, ну помогите же мне уговорить этого упрямца!