Избранное
Шрифт:
— Не уловил…
— Уточняю: жизнь пернатых птиц, а конкретнее — белых аистов.
— Николай Фадеевич, я же турколог.
— Ваша национальность, Аркадий Самсонович, значения тут не имеет, — вежливо подправил я.
— То есть?
— Говорю, мне до лампочки, что вы турок.
— Да не турок я, а специалист по турецкому языку и турецкой культуре.
Вот почему у него бородка не русская.
— И в птицах не кумекаете?
— Ничегошеньки.
Я, конечно, понимаю, что каждый профессор только в своем деле профессор. Но все-таки. Свое дело своим делом, а знать о смысле всего существующего профессор
— А я понадеялся на ваш общий уровень.
— Дорогой Николай Фадеевич, специализация достигла невероятного размаха. Приведу такой пример… Бывало, захотел мужик сочинить песню. Придумал, взял гармошку и запел. А теперь? Один пишет слова, второй пишет музыку, третий аранжирует, а четвертый поет.
Но тут профессор удивил меня вовсе. Я ждал чаю грузинского, неважно под каким номером, а он ставит термос литра на два. В нем и чай, чернющий, как деготь. Извините, пить такой чай — что есть вареные огурцы. Но в гостях сам себе не хозяин. Однако профессор не растерялся — выставил сгущенку с конфетами.
— Тогда, Аркадий Самсонович, в этой самой науке дураку легче укрепиться.
— Почему вы так думаете?
— Ум-то есть понимание не одного дерева, а всего леса.
— Слова «дурак» наука не признает, Николай Фадеевич.
— Как так?
— Это обывательское понятие, годное для рынков и коммунальных кухонь.
— Чего ж признает наука?
— Способный, одаренный, талантливый… Или же неспособный, бесталанный…
— А как же в науке дураков зовут?
— Николай Фадеевич, ну что такое «дурак»? Да вы разденьтесь…
Он и сам скинул малахай не малахай, но пальтецо бабье с оторочкой вроде бы из кошачьих хвостов. Правда, под бабьим пальтецом оказалась бабья кофта с помпончиками на груди. Сбросил и я свой зипун, Пашей одолженный, а попутно рассказал профессору байку, поскольку дураков он никогда не видел…
…Приобрел один мужик дачный участок и обзавелся хозяйством дай бог всякому. Дом на каменном фундаменте и со вторым этажом. Паровое отопление с душем. Две теплицы с помидорами. Клубника зреет — как пройдет, так ведро. А в сарае кроликов пара сотен… Только стало у мужика сердце пошаливать. Да тут еще старший сын пристрастился к напиткам градусным… А младшая дочь со шпанистым парнем связалась и уехала с ним куда глаза глядят. Жена и того лучше отмочила — к соседу по даче ушла… Задумался мужик, взял воду из колодца и снес на анализ. И оказалось в той воде повышенное присутствие железа. Хлопнул он себя по лбу: «Вот отчего мои беды! От железа!» Ну?
— Загадочный случай, — удивился профессор.
— Так кто этот мужик — неспособный или бесталанный?
— Нелогичный.
— Да он дурак натуральный!
— И все-таки вашего критерия я не улавливаю, Николай Фадеевич.
Непонятное слово «критерий» он зря ввернул, хотя догадаться можно, что ему не взять в толк, как я дураков разню. Эх, было бы умных поболе, а подходящий критерий мы бы сыскали. Да и какой там критерий — у дурака на лбу писано, какую должность занимает да сколько получает.
— Аркадий Самсонович, а ведь дело проще шурупа… Кто силен в первой сущности, тот способный, а кто силен во второй сущности, тот умный.
Тут профессор — между прочим, очень похожий на многопудового дятла в очках — глянул на меня подозрительно и. спросил загадочно:
— А
— Бывший автослесарь, а ныне пенсионер.
— А какое у вас образование?
— К чему тут образование, коли мы об уме говорим?
— Я к тому, — засуетился профессор, — что у меня есть молотый кофе. Вы, случаем, не кофейник?
— Нет, я чайник.
— Тогда вскипячу свеженького. Может, попутно и закусим?
Это можно. Достал профессор хлеб черствый, в полиэтиленовом мешке; яйца куриные, вкрутую, пяток; лук репчатый, проросший; ну и знакомую личность — красную рыбу мойву в банке. Чайник на электрической плитке зашумел уютно, да и за окном между тем смеркаться стало.
— Что вы, Николай Фадеевич, имеете в виду под сущностями?
Я растолковал. Кто, значит, в килограммах и метрах, в формулах и механизмах себя проявил — то есть в мире измеряемом, — тот имеет способности. А кто в человеческой душе разбирается да в людских отношениях, тот умен. За пример взял я шахматиста. Хоть он и головой работает, а всего лишь у него способности, поскольку строит умственные комбинации из фигур, — небось не отношения короля с королевой выясняет. Тот же всемирный ученый может быть неумным не потому, что мало знает, а потому, что его знания не о человеке и не о душе. А скажем, дядя Вася, водопроводчик, серый, как его рукавицы, вдруг да и порадует умными словами, поскольку изучил глубину людской жизни.
Говорю все вышеприведенное, и спесь не спесь, а спесиночка внутри играет, как у натурального дурака. Ведь сам профессор меня слушает — пусть и дятлоподобный, пусть и туркообразный.
— Слово «дурак» мне всегда казалось мещанским, — задумался профессор.
— А коли нет дураков, то и умных нет.
— А если допустить, что нет ни тех, ни других…
— Без умных, Аркадий Самсонович, жить я несогласный.
— Тогда проблема возникает, Николай Фадеевич, — обрадовался профессор, поскольку в этой проблеме вроде бы я и виноват. — Дураков не любят, верно? А разве они виноваты, что они дураки? Кроме того, есть не совсем дураки, но и не очень умные. И немало их. В конце концов, есть дети, животные… И мы их всех станем презирать?
Поддел меня профессор под самые рессоры, поскольку прав. В дураке больше всего злит то, что он про свою дурь не знает и не ведает. А мне сказать ему хочется. И нельзя. Да ведь и неизвестно, что людям нужнее — ум или жалость?
— А с другой стороны, Аркадий Самсонович, от дураков государству большой урон.
— Будем уповать на то, что все люди с годами умнеют.
— Как бы не так, — усомнился я. — Умный к старости мудреет, а глупый — хитреет.
Снедь мы всю умяли, включая рыбу мойву. Разговор наш подошел к закруглению. Приходите вечерком, угощу я вас чайком, а не хватит чаю, пива накачаю. Хорошо все было, только я возьми да и поинтересуйся:
— А другого профессора в деревне нету?
— Какого другого?
— Всамделишного.
— Как понять «всамделишного»?
— Который все знает. И про аистов…
Покраснел профессор вроде арбузного нутра — даже
белая бородка порозовела. Нос в меня нацелил, как пику какую. Очки сверкают по-совиному. Язви его, то есть меня.
— Я, уважаемый, тридцать лет читал студентам лекции. Мною написано шесть монографий… Мои работы переведены на языки… У меня учеников больше, чем…