Избранное

Тагор Рабиндранат

* * *

Явилась толпа темно-синих туч, ашархом [68] ведома. Не выходите сегодня из дома! Потоками ливня размыта земля, затоплены рисовые поля. А за рекой — темнота и грохот грома. Слышишь: паромщика кто-то зовет, голос звучит незнакомо. Уже свечерело, не будет сегодня парома. Ветер шумит на пустом берегу, волны шумят на бегу,— Волною волна гонима, теснима, влекома… Уже свечерело, не будет сегодня парома. Слышишь: корова, мычит у ворот, ей в коровник пора давно. Еще немного, и станет темно. Взгляни-ка, вернулись ли те, что в полях с утра, — им вернуться пора. Пастушок позабыл о стаде — вразброд плутает оно. Еще немного, и станет темно. Не выходите, не выходите из дома! Вечер спустился, в воздухе влага, истома. Промозглая мгла на пути, по берегу скользко идти. Взгляни, как баюкает чашу бамбука вечерняя дрема.

68

Ашарх — месяц бенгальского календаря, с середины июня до середины июля, второй месяц гришмы, жаркого времени года.

* * *

Солнечный луч засмеялся в объятиях туч, — дожди иссякли вдруг. Сегодня есть у меня досуг, чудесный досуг. В какую бы рощу пойти, не намечая пути? Иль, может быть, убежать с детворой на пестрый луг? Из листьев кетоки лодку слажу, цветами ее уберу, Пущу по озеру — пусть плывет, колышась на ветру. В лугах разыщу пастушонка, на свирели сыграю звонкой. Валяясь в чаще, измажусь пыльцою тонкой, желтеющей вокруг.

Обыкновенная девушка

Я — девушка из онтохпура [69] . Ясно, Что ты меня не знаешь. Я прочла Последний твой рассказ «Гирлянда Увянувших цветов», Шорот-Бабу [70] Твоя остриженная героиня На тридцать пятом годе умерла. С пятнадцати случались с ней несчастья. Я поняла, что вправду ты волшебник: Ты девушке дал восторжествовать.  Я о себе скажу. Мне лет немного, Но сердце я одно уж привлекла И ведала

к нему ответный трепет. Но что я! Я ведь девушка как все, А в молодости многие чаруют. Будь добр, прошу я, напиши рассказ О девушке совсем обыкновенной. Она несчастна. То, что в глубине У ней необычайного таится, Пожалуйста, найди и покажи Так, чтоб потом все замечали это. Она так простодушна. Ей нужна Не истина, а счастье. Так нетрудно Увлечь ее! Сейчас я расскажу, Как это все произошло со мною. Положим, что его зовут Нореш. Он говорил, что для него на свете Нет никого, есть только я одна. Я этим похвалам не смела верить, Но и не верить тоже не могла. И вот он в Англию уехал. Вскоре Оттуда письма стали приходить, Не очень, впрочем, частые. Еще бы! Я думала — ему не до меня. Там девушек ведь тьма, и все красивы, И все умны и будут без ума От моего Нореша Сена, хором Жалея, что так долго был он скрыт На родине от просвещенных взоров. И вот в одном письме он написал, Что ездил с Лиззи на море купаться, И приводил бенгальские стихи О вышедшей из волн небесной деве. Потом они сидели на песке, И к их ногам подкатывались волны, И солнце с неба улыбалось им. И Лиззи тихо тут ему сказала: «Еще ты здесь, но скоро прочь уедешь, Вот раковина вскрытая. Пролей В нее хотя одну слезу, и будет Жемчужины дороже мне она». Какие вычурные выраженья! Нореш писал, однако: «Ничего, Что явно так слова высокопарны, Зато они звучат так хорошо. Цветов из золота в сплошных алмазах Ведь тоже нет в природе, а меж тем Искусственность цене их не мешает». Сравненья эти из его письма Шипами тайно в сердце мне вонзались. Я — девушка простая и не так Испорчена богатством, чтоб не ведать Действительной цены вещам. Увы! Что там ни говори, случилось это, И не могла ему я отплатить. Я умоляю, напиши рассказ О девушке простой, с которой можно Проститься издали и навсегда Остаться в избранном кругу знакомых, Вблизи владелицы семи машин. Я поняла, что жизнь моя разбита, Что мне не повезло. Однако той, Которую ты выведешь в рассказе, Дай посрамить врагов в отместку мне. Я твоему перу желаю счастья. Малати имя (так зовут меня) Дай девушке. Меня в ней не узнают. Малати слишком много, их не счесть В Бенгалии, и все они простые. Они на иностранных языках Не говорят, а лишь умеют плакать. Доставь Малати радость торжества.. Ведь ты умен, твое перо могуче. Как Шакунталу [71] , закали ее В страданиях. Но сжалься надо мною. Единственного, о котором я Всевышнего просила, ночью лежа, Я лишена. Прибереги его Для героини твоего рассказа. Пусть он пробудет в Лондоне семь лет, Все время на экзаменах срезаясь, Поклонницами занятый всегда. Тем временем пускай твоя Малати Получит званье доктора наук В Калькуттском университете. Сделай Ее единым росчерком пера Великим математиком. Но этим Не ограничься. Будь щедрей, чем бог, И девушку свою отправь в Европу. Пусть тамошние лучшие умы, Правители, художники, поэты, Пленятся, словно новою звездой, Как женщиною ей и как ученой. Дай прогреметь ей не в стране невежд, А в обществе с хорошим воспитаньем, Где наряду с английским языком Звучат французский и немецкий. Надо, Чтоб вкруг Малати были имена И в честь ее готовили приемы, Чтоб разговор струился, точно дождь, И чтобы на потоках красноречья Она плыла уверенней в себе, Чем лодка с превосходными гребцами. Изобрази, как вкруг нее жужжат: «Зной Индии и грозы в этом взоре». Замечу, между прочим, что в моих Глазах, в отличье от твоей Малати, Сквозит любовь к создателю одна И что своими бедными глазами Не видела я здесь ни одного Благовоспитанного европейца. Пускай свидетелем ее побед Стоит Нореш, толпою оттесненный. А что ж потом? Не стану продолжать! Тут обрываются мои мечтанья. Еще ты на всевышнего роптать, Простая девушка, имела смелость?

69

Онтохпур — внутренная часть, женская половина дома.

70

Шорот-Бабу — Шоротчондро Чоттопадхай (1876–1938) — классик бенгальской прозы, в центре творчества которого стояла судьба женщины. Ряд его произведений переведен на русский язык (см.: Чоттопадхай Ш. Сожженный дом. Повести и романы. М., 1971).

71

Шакунтала— героиня драмы великого индийского поэта Калидасы (V в.) «Узнание Шакунталы» (см.: Калидаса. Драмы. М., 1956).

Флейта

Узкий переулок, Дом двухэтажный. Внизу, за решеткой — окно, Двери — прямо на улицу, Стены в мутных подтеках, Обветшалые и облупленные. Над дверью пришпилен ярлык С ликом Ганеши [72] , Покровителя всех начинаний. В этой комнате я живу и плачу за нее. Здесь же ящерица обитает, От меня отличаясь лишь тем, Что всегда обеспечена пищей. Я — младший клерк в конторе. Двадцать пять рупий — жалованье. Столуюсь я в доме Дотто — Даю уроки их сыну. А вечера коротаю На вокзале — и мне Не надо платить за свет. Шипенье паровика, Рев гудка, Толкотня пассажиров, Клики кули… Но бьют часы — Десять тридцать. Домой… Тьма. Тишина. Одиночество.. На берегу Дхалешвари, в деревне, тетка живет. У ее деверя — дочка. Была назначена свадьба, Благоприятный час Был избран — но я сбежал Именно в этот час, Спас девушку — и себя… Она не вошла в мой дом, Но в душу мою вошла. Даккское сари на ней, На лбу, у пробора, — киноварь… Дожди, дожди… Надо Тратиться на трамвай. А тут еще вычеты, вычеты… В переулке гниют Манго объедки, рыбьи жабры, Дохлая кошка и прочая дрянь. Дырявый мой зонтик похож На жалованье, изрешеченное Вычетами. Одежда моя конторская — Словно душа вишнуита [73] , Открыта для всех впечатлений. Темная тень ненастья, Как зверь в западню, попадает В мою угрюмую комнату. Кажется, небытием По рукам и ногам я скован. Канто-бабу живет на углу. Тщательная прическа, Выразительные глаза. Он прихотлив и нежен. Обожает игру на флейте. И в мерзости переулка нашего Иногда — средь ночи поникшей, Иногда — во мгле предрассветной Возникают внезапные звуки… А то — на закате, вечером, Небеса обнимая, Вековая печаль разлуки Вдруг запоет протяжно. И начинает казаться Нелепостью, бредом пьяного Переулок этот зловонный. И кажется — разницы нет Меж мною, клерком Хориподом, И падишахом Акбаром. И в струях грустящей флейты Влекутся к единому раю Мой зонтик — и зонт царя [74] … Но это — мираж. А там, Где эта песня — действительность, Там, В бесконечных мгновениях вечера, Тамал [75] расстилает тени На берегу Дхалешвари. Во дворе — она. Даккское сари [76] на ней. На лбу, у пробора, — киноварь.

72

Ганеша — слоноголовый бог, покровитель искусств, наук и ремесел, устра-нитель препятствий. Сын Шивы и Парвати. По преданию, именно он записал великий индийский эпос «Махабхарата».

73

Словно душа вишнуита… — Вишнуиты — последователи бога Вишну, одним из атрибутов которого является всеобщность; подобно ему и душа вишнуита обладает всеобщностью, способностью воспринимать весь мир.

74

Мой зонтик и зонт царя… — Зонт — символ царской власти; здесь — ироническое уравнивание клерка и царя.

75

Тамал расстилает тени… — Тамал — пальма с темным цветом коры.

76

Даккское сари — Дакка — ныне столица Народной Республики Бангладеш — издавна славится тончайшими хлопчатобумажными тканями.

Чистый

Рамананда [77] сан высокий носит, Молится, весь день постится строго, Вечером тхакуру [78] носит яства, И тогда лишь пост его закончен И в душе его — тхакура милость. Был когда-то в храме пышный праздник. Прибыл сам раджа с своею рани [79] , Пандиты [80] пришли из стран далеких, Разных сект служители явились, Разные их украшали знаки. Вечером, закончив омовенье, Рамананда дар поднес тхакуру. Но не сходит божество к святому, И в тот день он не вкушает пищи. Так два вечера случалось в храме, И совсем иссохло сердце гуру [81] . И сказал он, лбом земли коснувшись: «Чем, тхакур, перед тобой я грешен?» Тот сказал: «В раю мой дом единый Или в тех, пред кем мой храм закрыли? Вот на ком мое благословенье. С той водой, которой я коснулся,— В жилах их течет вода святая. Униженье их меня задело, Все, что ты принес сюда, — нечисто». «Но ведь нужно сохранять обычай», — Поглядел на бога Рамананда. Грозно очи божества сверкнули, И сказал он: «В мир, что мною создан, Во дворе, где все на свете — гости, Хочешь ты теперь забор поставить И мои владенья ограничить,— Ну и дерзок!» И воскликнул гуру: «Завтра утром Стану я таким же, как другие». И уже давно настала полночь, Звезды в небе млели в созерцанье, Вдруг проснулся гуру и услышал: «Час настал, вставай, исполни клятву». Приложив ладонь к ладони, гуру Отвечал: «Еще ведь ночь повсюду, Даль темна, в безмолвье дремлют птицы. Я хочу еще дождаться утра». Бог сказал: «За ночью ль идет утро? Как душа проснулась и услышал Слово божье ты — тогда и утро. Поскорее свой обет исполни». Рамананда вышел на дорогу, В небесах над ним сияла Дхрува [82] . Город он прошел, прошел деревню, У реки посередине поля Тело мертвое чандал [83] сжигает. И чандала обнял Рамананда. Тот испуганно сказал: «Не надо, Господин, мое занятье низко, Ты меня преступником не делай». Гуру отвечал: «Я мертв душою И поэтому тебя не видел, И поэтому лишь ты мне нужен, А иначе мертвых не хоронят». И отправился опять в дорогу. Щебетали утренние птицы. В блеске утреннем звезда исчезла. Гуру видит: мусульманин сидя Ткани ткет и песнь поет чуть слышно. Рамананда рядом опустился И его за плечи нежно обнял. Тот ему промолвил, потрясенный: «Господин, я — веры мусульманской, Я же ткач, мое занятье низко». Гуру отвечал: «Тебя не знал я, И душа моя была нагая, И была она грязна от пыли. Ты подай мне чистую одежду, Я оденусь, и уйдет позор мой». Тут ученики догнали гуру И сказали: «Что вы натворили?» Он в ответ им: «Отыскал я бога В месте, где он мною был потерян». На небе уже всходило солнце И лицо святого озаряло.

77

Рамананд (XIV в.) — выдающийся индийский мыслитель и религиозный реформатор; среди его учеников был великий индийский поэт-ткач Кабир (XIV–XV вв.).

78

Тхакур — господин; также обращение к богу.

79

Прибыл сам раджа с своею рани… — раджа — царь, рани — царица.

80

Пандит — ученый, мудрец.

81

Гуру — учитель, наставник, часто — религиозный наставник.

82

Дхрува — Полярная звезда; по индийским преданиям Дхрува, сын царя Уттанапады, еще мальчиком проявил такую решительность, что по милости бога Вишну был помещен среди звезд, в созвездие Семь мудрецов (Большая Медведица).

83

Чандал — человек, родившийся от родителей из разных сословий; потомки таких браков занимали самое низкое положение в обществе, считались неприкасаемыми, находились вне системы каст (см. также прим, к новелле «Карточное королевство»).

Сын человеческий

С тех пор, как в чашу смерти Иисус, Незваных ради, привлеченных шумом, Бессмертье положил своей души, Уж миновало много сотен лет. Сегодня он спустился ненадолго Из вечного жилища в бренный мир И увидал порок, что ранил прежде: Надменный дротик и кинжал лукавый, Свирепая изогнутая сабля. Сегодня быстро лезвия их точат Об камень, прочь отбрасывая искры, На фабриках огромных, полных дыма. А самая ужасная стрела В руках убийц недавно засверкала, И жрец на ней свое поставил имя — Ногтями на железе нацарапал. Тогда Христос прижал к груди ладони. Он понял: нет конца мгновеньям смерти, Кует наука много новых копий, Они ему вонзаются в суставы, И люди, что тогда его убили, Безмолвно притаясь во мраке храма, Сегодня вновь во множестве родились. С амвона слышен голос их молитвы, И так они бойцов-убийц сзывают, Крича им: «Убивайте! Убивайте!» Сын человеческий воскликнул в небо: «О боже правый! Бог людей, скажи мне, Почто, почто оставил ты меня?»

* * *

В тот древний, исступленный век, Когда творец хулил свое творенье И созданное рушил, В тот день, когда утратил он терпенье, Своею дланью грозный Океан Тебя отторг, о Африка, от груди Земли восточной. Густого леса бдительная стража Твою темницу стерегла. Ты на досуге одиноком Копила тайны чащ непроходимых, Читала письмена воды, земли и неба,— И волшебство природы В душе незрячей мантру пробудило. Ты, заслонив лицо уродливой личиной, Над ужасом смеялась И, страх стремясь преодолеть, Ожесточала дух величественным бредом, Обрядом-пляской разрушенья Под барабанный гром. Тенистая! За черным покрывалом Не видел человеческого лика Презренья мутный взор. С колодками, с цепями ворвались Ловцы людей, чьи когти крепче волчьих, Чье низкое высокомерье глуше Твоих для солнца недоступных джунглей. В наряде городском белесый варвар, Как зверь, бесстыдно алчность обнажил. Плыл по тропам лесным беззвучный голос горя, Пыль впитывала кровь твою и слезы. Навеки мерзкой грязи комья Из-под сапог бандитских — оскорбленьем Запечатлели летопись твою. А за морем, в их городах и селах, Воскресный звон колоколов Предвечному добру гудел хваленья, Младенцы прыгали в руках у матерей, И славили поэты Красоту. Сейчас, когда в закатном небе За горло схвачен бурей вечер тихий И из пещер повылезло зверье, Конец всему предвозвещая воем, Явись, поэт, на рубеже веков И, подойдя к порогу оскорбленной, Скажи: «Прости!» Пусть этим чистым словом разрешится Твой, варвар, бред!

* * *

Забил барабан. Война! Их шеи нагнулись, кровью глаза налились, Зубы скрежещут. Строй за строем Идут принести, на трапезу мертвого пира Свежего мяса людского. Сперва, в храм доброго Будды [84] — вошли: «Благослови, Всеблагой!» Захлебнулась ревом труба, Земля содрогнулась. Куренья затеплились, колокола зазвонили, Воздымились к небу молитвы…, Всесострадающий! Исполни просьбу молящих: Жаждут они вопль пробудить, раздирающий душу и небо, Под кровлями тихими узы любви разорвать, Взвить свои флаги над тленом разгромленных сел, В прах обратить чертоги науки, В щебень — храм Красоты. Вот и взыскуют благословенья доброго Будды! Захлебнулась ревом труба, Земля содрогнулась… Подсчитают, сколько поляжет убитых, Сколько тел живых изуродуют. Каждую тысячу павших будут приветствовать Барабанною дробью, Хохотать — о чудовища злобы! — Над кровавыми клочьями младенцев и матерей. Просят, чтоб слух человеческий принял Молитву их лживую, Чтоб могли отравить они ядом Дыхание мира. Вот зачем они ждут Благословения доброго, щедрого Будды. Захлебнулась ревом труба, Земля содрогнулась.

84

Будда — упомянут здесь в связи с тем, что японская военщина, совершавшая варварские акты насилия во время своей агрессии в Китае, служила молебны, призывая к покровительству Будды, основой вероучения которого было ненасилие.

Искупление

Вверху, на небе, молний свет, Внизу просветов нет,— В земной ночи, что варварски черна, — Между голодными и сытыми Война. Пожар греха она раздула в подземелье Цивилизации, куда упрятать Награбленное хищники успели. И вот землетрясенья рев Взмыл из огня, круша препоны, — Подножье арки триумфальной Крошится, рушатся колонны, Дворец, богатствами веков обремененный, Повержен. Из проломов лезут змеи. Качаются над прахом капюшоны,— Жильцы расселин, недоступных взглядам, Исходят злобою и ядом. Но хоть страданий в мире много, Не проклинай напрасно бога. Пусть разрушения безумного рука Сметет грехи твои — Их груда велика. Нарыв созрел, Прорваться должен он, Спасительная боль: пусть, злобен и силен, Запустит когти в грудь земли Орел громадный И жрет, покуда не набьет Желудок жадный. Любому, кто слабей других, по праву силы Хребет ломает людоед и тянет жилы, Хрящи на яростных зубах Хрустят, вползает в душу страх; И кровь, текущая в пыли, Корою покрывает грудь земли… Но час настанет — зло сметут потоки разрушенья, Тогда возникнет новый мир, исполненный броженья Стихийных сил. Смири же страх, пока тебя он не смирил. Мы слабостей полны, Их взращивает лень,— Пускай испепелит скопленье хлама Великий разрушенья день. А там спешит толпа дрожащая во. храм. Как много Людей словами обольстить желает бога. Там слабодушным благодать: Молись, не помышляй о зле — И мир восставишь на земле. Монету медную скупец жалеет на молитву дать, Завязок сотня на его куле, Щедрот его вовек не увидать, Он целый мир купить готов Ценой хитросплетенных слов,— Живет он алчностью И все же Мечтает шастрами и мантрами Купить благоволенье божье. Но бог не вытерпит позора Любви своекорыстно лживой, И, если в нашем мире искры Начала благостного живы, Зажжется жертвенное пламя, Простится каждая вина. И новый светоч новой жизни, Ликуя, примет новая страна.

Хиндустан [85]

Стон Хиндустана Слышу я постоянно, С детства на запад влечет меня тихий зов: Там судьба нашей Индии пляшет среди погребальных костров; Издревле во все времена Исступленно плясала она. Издавна в Агре и Дели Кричали стервятники жадные и ножные браслеты звенели, Там руки веков воздвигнуть сумели Из камня, покрытого пеной резьбы, Дворец до небес — насмешку судьбы. Там по путям неудач и удач Летят колесницы встречные вскачь; И сложный, по пыли петляющий след Рисует знаки счастья и бед. Там армии новые, что ни час, Обрывают неконченный древний рассказ И переиначивают конец. Там в каждую хижину, в каждый дворец Разбойничьи банды заходят впотьмах, Они порождают горе и страх, Они меж собой воюют за власть И пищу у нищих не брезгуют красть. Им от огней драгоценных камней Кажутся ночи светлее дней. Хозяин и раб порадели о том, Чтоб страна обратилась в игорный дом,— Сегодня она от края до края — Одна могила сплошная. И тот, кто сразил, и тот, кто сражен, Конец положили бесславью и славе прошедших времен. У мощи былой переломаны ноги. Прежним мечтам и виденьям верна, Лежит в обмелевшей Джамуне она, И речь ее еле слышна: «Новые тени сгустились, закат угас, Это ушедшего века последний час».

85

Хиндустан — здесь: одно из названий Индии.