Избранное

Тагор Рабиндранат

Метафора

Когда одолеть преграды у реки не хватает сил, Затягивает пеленою стоячую воду ил. Когда предрассудков ветхих повсюду встает стена, Застывшей и равнодушной делается страна. Тропа, по которой ходят, остается торной тропой, Не пропадет она, сорной не зарастет травой. Кодексы мантр [28] закрыли, преградили стране пути. Теченье остановилось. Некуда ей идти.

28

Мантры — заклятия, жертвенные формулы.

Женщина

Ты не только творение бога, не земли порожденье ты, — Созидает тебя мужчина из душевной своей красоты. Для тебя поэты, о женщина, дорогой соткали наряд, Золотые нити метафор на одежде твоей горят. Живописцы твой облик женский обессмертили на холсте В небывалом еще величье, в удивительной чистоте. Сколько всяческих благовоний, красок в дар тебе принесли, Сколько жемчуга из пучины, сколько золота из земли. Сколько нежных цветов оборвано для тебя в весенние дни, Сколько истреблено букашек, чтоб окрасить твои ступни [29] . В этих сари [30] и покрывалах, свой застенчивый пряча взгляд, Сразу ты недоступней стала и таинственнее стократ. По-иному в огне желаний засияли твои черты. Существо ты — наполовину, полувоображение ты.

29

…чтоб окрасить твои ступни. — При свадебном обряде и по случаю праздников женщины расписывают ступни и ладони рисунком; краска для этих рисунков изготовляется из особого рода тли.

30

Сари —

индийская женская одежда, состоящая из цельного куска ткани, род платья.

* * *

Томился от жажды осел у пруда. «Темна, — он кричал, негодуя, — вода!» Быть может, вода и темна для осла, — Она для умов просветленных светла.

* * *

Верхушка говорила с похвальбою: «Моя обитель — небо голубое. А ты, о корень, житель подземелья». Но корень возмутился: «Пустомеля! Как ты смешна мне со своею спесью: Не я ль тебя вздымаю к поднебесью?»

* * *

Керосиновая лампа гордо заявила плошке: «Называть себя сестрою не позволю мелкой сошке». Но едва Луна успела в темном небе воцариться, Низко поклонилась лампа: «Милости прошу, сестрица».

* * *

«За что, седина, ты в почете и силе?» — Завистливо черные кудри спросили. «Возьмите все это, — вздохнула печально Она, — но верните мне цвет изначальный».

* * *

Хвала и хула обратились к поэту: «Кто друг твой, кто враг твой — скажи по секрету». «Вы обе — и это совсем не секрет — Друзья и враги мне», — ответил поэт.

Жалкий дар

Слуга сказад: «О махарадж [31] , мудрец не внял мольбам, Он не желает посетить твой златоверхий храм. Сегодня у дороги он нашел себе приют, И толпы верующих с ним молитвы, богу шлют. Волненьем, трепетом полны и радости святой, Они земную славят пыль, а храм — почти пустой! Как, жаждою опалена, летит к цветку пчела, Покинув улей золотой, расправив два крыла, Так женщин и мужчин толпа, богатый храм забыв, Стремится к лотосу-душе. Он, лепестки раскрыв В пыли дорожной, аромат несет людским сердцам И одиноко божество, и пуст твой царский храм». Обеспокоенный раджа покинул царский трон. Он видит садху [32] на траве, в тени зеленых крон. «Почтенный, почему отверг ты пышный храм раджи? А славить господа в пыли достойно ли, скажи?» — «В том пышном храме бога нет», — последовал ответ. «Безбожник, что ты говоришь! Нет бога? Бога нет? На драгоценном алтаре не бог изображен? Иль в храме этом пуст алтарь и пуст священный трон?» «Не пусто в храме, махарадж. Гордыня там и спесь. Безмерной гордостью царя твой храм пропитан весь. Не всеблагое божество вселилось в этот храм — Себя ты в храме утвердил, в нем царствуешь ты сам!» «Я двадцать лакхов [33] рупий дал, я этот храм воздвиг, Он устремился к небесам, он облаков достиг. Бог принял дар мой!.. — Тут раджа нахмурил грозно лик Так отчего ж там бога нет? Ответствуй, еретик!» Святой спокойно отвечал: «А помнишь ли ты год, Когда пожаром разорен был бедный твой народ? Двадцатитысячной толпой стоял он у дворца, Он тщетно помощи просил у своего отца. И, не добившись ничего, бездомные ушли; Они в пещерах и лесах жилища обрели, И запустелые дворы разрушенных домов, Кусты, проросшие из стен, страдальцам дали кров. Деревьев купы — их приют, обочины дорог… За двадцать лакхов рупий ты вознес тогда чертог. Твою кичливость, спесь твою тот храм собой являл. Ты богу отдал этот храм, но бог тогда сказал: «Обитель вечная моя и выше и прочней,— Небес бескрайних синева, где тысячи огней. Основа дома моего — Мир, Истина, Любовь, Куда ж переселить меня тот скряга хочет вновь? Ничтожный, слабенький гордец в бессилии своем Не может подданным помочь, а мне он дарит дом?!» И бог ушел под сень ветвей, отверг он пышный храм,— Он к людям навсегда ушел, к бездомным беднякам. Хоть пена в море и пышна, но пустота внутри. Так полон гордостью твой храм и пуст он, — посмотри!» «Негодный шут, — вскричал раджа и головой затряс, — Мерзавец, убирайся вон, изыди сей же час!» «Куда ты преданность изгнал, — ответ был мудреца,— Туда и преданных гони от своего дворца».

31

Махарадж (или махараджа) — феодальный титул: царь, великий царь; слово может использоваться в качестве льстивого обращения к какому-нибудь вышестоящему лицу.

32

Садху — подвижник, святой странник.

33

Лакх — счетная единица, равная ста тысячам.

Жертва

Двух мальчиков сразу постигла беда: Не прожили года — ушли навсегда. И снова родился у Моллики сын; Муж умер, остался ей мальчик один, Искали друзья утешенья слова: Мол, в прошлом рожденье грешила вдова, [34] И выпало Моллике вдовье житье. Палимая тяжкого горя огнем, При тусклом светильнике ночью и днем, В дыму благовоний, пред ликом богов Молила она отпущенья грехов Былого рожденья… Покорна, смирна И в мысли тревожные погружена, Бродила, голодная, по деревням, Без жертв не входила, несчастная, в храм; Носила с землей амулет в волосах, Собрав под ногами у брахмана прах; Из древней «Рамаяны» [35] слушала сказ, Саньяси домой приводила не раз, Чтоб дом благочестием он освятил, Чтоб сына — дитя ее — благословил. Она унижалась пред всеми подряд, Молила у каждого ласковый взгляд: У птиц, у зверей, у небесных светил Просила, чтоб сын ее маленький жил; Волненьем и вечной тревогой полна, Любого обидеть боялась она, Навлечь на себя неожиданный гнев, Невольным поступком кого-то задев. Ребенок дорос до полутора лет И вдруг заболел. Лихорадка и бред, На горе вдове, охватили его, Худеет малыш и не ест ничего, Несчастная мать позабыла покой, Поила ребенка священной водой, Молилась и ночи и дни напролет,— Недуг не проходит… Рыдая, идет Несчастная к брахману: «Слушай, отец, Смогу ль замолить я свой грех наконец? Носила дары, исполняла обет, А где же защита мне с сыном от бед! Я все украшенья мои продала, Великие жертвы богам принесла, Чтоб алчность безмерную их утолить. Возможно ль им столь ненасытными быть! Ужель и ребенка должна я отдать?» И брахман сказал: «О дитя, ты как мать Усердно пеклась о ребенке своем, Но в веке железном [36] , увы, мы живем. Нет ныне закона; нет веры такой, Которыми славился век золотой. Теперь не способен уже человек На истинный подвиг — забыт он навек! Когда добродетельный Карна [37] узнал, Что жертвы господь от него пожелал, Он сына зарезал. Но волей небес В мгновение ока ребенок воскрес, И Шиби-раджа [38] добродетельным был — Ведь собственной плотью он Индру кормил. Остался живым и целехоньким он. Вот вера и стойкость ушедших времен! Но твердость такая уже не для вас… От матери слышал я в детстве рассказ: Бесплодная женщина рядом жила, Хотела ребенка — и клятву дала, Что если когда-нибудь сына родит, То первенца Матери-Ганге [39] вручит. И мальчик родился… Но вскоре, увы, Ей выпала горькая доля вдовы [40] . Исполнена верой и духом тверда, С младенцем пошла она к Ганге тогда: «О Мать, не забыла я клятву свою, Дитя мое в руки твои отдаю, Он первый, о Мать, и последний мой сын!..» И — бросила в воду. Чудесный дельфин С самой Бхагиратхи [41] на черной спине, Как жемчуг искрясь, показался в волне. Был Гангой ребенок вдове возвращен. Вот вера и стойкость ушедших времен!» Потупила бедная Моллика взгляд. Себя укоряя, вернулась назад: «Напрасно молюсь, исполняю обет, Нет истинной веры в душе моей, нет!» А в доме царила зловещая тишь. В жару, в лихорадке метался малыш. Лекарство схватила в отчаянье мать. Пытается зубки ребенку разжать. Но тщетно… Глазами сказавши «увы», Врач медленно вышел из дома вдовы. Стемнело. Бессонный светильник дрожит, Дыхание мальчика мать сторожит. Но вот приоткрылись глаза его вдруг И будто бы ищут кого-то вокруг. «О радость моя, драгоценный ты мой! Вот мамины руки, не бойся, родной!» И Моллика крепко его обняла, Чтоб хворь его тяжкая к ней перешла. Вдруг дверь распахнулась, и ветра порыв Ворвался, светильник ночной загасив. И вздрогнула Моллика: там, вдалеке, Свирепствуют волны на Ганге-реке. «О сын мой бесценный, ты будешь здоров, Я Матери-Ганги услышала зов. Есть руки прохладней, дитя, и нежней, И мягче, чем руки у мамы твоей. Ты будешь спасен!» Начинался прилив…. Вот Моллика, на руки сына схватив, Бежит, освещенная полной луной, К безлюдному гхату [42] дорогой прямой. «О Мать! — простонал ее голос в ночи. — Бессильны пред болью земные врачи,— Яви состраданье и жар охлади Больному ребенку — на нежной груди». Горячее тельце она подняла И — с верой — прохладной воде отдала. Надолго застыв в ожиданье немом, Закрыла глаза она. Тихо кругом. И вот на дельфине, почудилось ей, Плывет светлоликая Мать Матерей [43] . И, лотосом мокрой ладони [44] прикрыт, Красивый ребенок смеется, шалит. Сын к матери тянет ручонку свою… И Моллика слышит: «Бери, отдаю!..» И, шаря глазами по черной воде, Несчастная шепчет: «Мать, где же он?.. Где?!» А Ганга молчит… Отступает мираж, И слышится хриплое: «Ты не отдашь?!» Луна полноликая смотрит с небес. От южного ветра колышется лес…

34

Мол, в прошлом рожденье грешила вдова… — В соответствии с индусскими верованиями судьба человека в нынешнем рождении определяется суммой добрых и дурных дел, совершенных им в прежних рождениях.

35

Из древней «Рамаяны» слушала сказ… — «Рамаяна» — древнеиндийская эпическая поэма о царевиче Раме.

36

В веке железном…, век золотой. — По индуистским представлениям, время существования Вселенной делится на четыре мировых эпохи, так называемые юги. От первой — «золотой» до последней — «железной», заканчивающейся катаклизмом, происходит постепенный моральный, физический, материальный упадок.

37

Карна — один из персонажей великой индийской эпопеи «Махабхйрата». По преданию, он родился в боевых доспехах.

38

Шиби — царь племени ушинара. С его именем связано предание о том, как боги Индра и Дхарма, желая испытать его благочестие, обратились соответственно в сокола и голубя. Голубь, за которым гнался сокол, в поисках спасения бросился на колени к Шиби. Сокол потребовал свою добычу, но Шнби отказал ему и посулил другого мяса. Тогда сокол потребовал мяса от тела самого Шиби, и тот стал отсекать куски от своего тела. Убедившись в его самоотверженности, боги приняли свой облик, сделали Шиби невредимым и исполнили все его желания.

39

Бхагиратхи, Ганга-мать, Мать Матерей — эпитеты реки Ганг, священной реки индусов; Ганг считается земным продолжением Млечного Пути, который рассматривается как Небесная Ганга.

40

Ей выпала горькая доля вдовы. — Вдовы в индуизме являются презираемыми существами; многие женщины в прошлые времена предпочитали быть сожженными на погребальном костре мужа, чем испытать участь вдовы, тем более, что вторично выйти замуж вдова не имела права.

41

Бхагиратхи, Гангй-мать, Мать Матерей — эпитеты реки Ганг, священной реки индусов; Ганг считается земным продолжением Млечного Пути, который рассматривается как Небесная Ганга.

42

К безлюдному гхату… — Гхат — спуск к реке, место сожжения трупов.

43

Плывет светлоликая Мать Матерей. — Имеется в виду воплощение реки Ганги, почитаемой как божественное воплощение матерей вообще.

44

И, лотосом мокрой ладони… — В индийской религиозной поэзии и религиозном искусстве кисть руки божества уподобляется цветку лотоса.

Гордость

Войдя, попросил он: «Взгляни на меня!» Сказала: «Уйди!», — вид суровый храня. Подруга, подруга, так было, поверь. И все же за ним не захлопнулась дверь. Поближе шагнул. Говорю: «Отойди!» Взял за руки. «Брось, — говорю, — не серди!» Подруга, подруга, верь, это не ложь. В покое меня не оставил он все ж. Приблизил лицо он вплотную ко мне, «Фу», — сморщившись, я отвернулась к стене. Подруга, подруга, клянусь, было так. Он все ж не отстал, этот дерзкий чудак. Губами щеки он коснулся моей. Сказала я, вздрогнув:. «Ну что ты? Не смей!» Подруга, подруга, то сон или явь? Он все ж отступить не подумал, представь. Гирлянду надел на меня. «Ни к чему! Возьми ее прочь!» — я сказала ему. Подруга, подруга, как быть мне? Беда! Ни страха у дерзкого нет, ни стыда. Гирлянду мою захватив не спросясь, Ушел он. С тех пор не смыкала Я глаз. Подруга, подруга, ах, слезы слепят, Скажи, почему не пришел он назад?

Индия — Лакшми [45]

О ты, чарующая людей, Ты, о земля, сияющая в блеске солнца лучей, великая Мать матерей, Долы, омытые Индом шумящим, ветром — лесные, дрожащие чащи, С Гималайскою в небо летящей снежной коронФй своей; В небе твоем солнце взошло впервые, впервые леса услышали вёды святые, Впервые звучали легенды, песни живые, в домах твоих и в лесах, в просторах полей; Ты — вечно богатство цветущее наше, народам дающая полную чащу, Джамуна [46] и Ганга, нет краше, привольней, ты — жизни нектар, молоко матерей!

45

Лакшми — богиня счастья, богатства и красоты, супруга бога Вишну.

46

Джамуна — название реки.

Мы живем в одной деревне

В той же я живу деревне, что она. Только в этом повезло нам — мне и ей. Лишь зальется свистом дрозд у их жилья — Сердце в пляс пойдет тотчас в груди моей. Пара выращенных милою ягнят Под ветлой у нас пасется поутру; Если, изгородь сломав, заходят в сад, Я, лаская, на колени их беру. Называется деревня наша Кхонджона, Называется речушка наша Онджона, Как зовусь я — это здесь известно всем, А она зовется просто — наша Ронджона. Мы живем почти что рядом: я вон там, Тут она, — нас разделяет только луг. Их лесок покинув, может в рощу к нам Рой пчелиный залететь с гуденьем вдруг. Розы те, что в час молитв очередной В воду с гхата их бросают богу в дар, Прибивает к гхату нашему волной; Зачастую из квартала их весной Продавать несут цветы на наш базар. Называется деревня наша Кхонджона, Называется речушка наша Онджона, Как зовусь я — это здесь известно всем, А она зовется просто — наша Ронджона. К той деревне подошли со всех сторон Рощи манго и зеленые поля. По весне у них на поле всходит лен, Подымается на нашем — конопля. Если звезды над жилищем их взошли, То над нашим дует южный ветерок, Если ливни гнут их пальмы до земли, То у нас цветет кадамбовый [47] цветок. Называется деревня наша Кхонджона, Называется речушка наша Онджона, Как зовусь я — это здесь известно всем, А она зовется просто— наша Ронджона.

47

Кадамба — одно из священных деревьев, почитается в связи с богом Кришной, имеет душистые оранжевые цветы.

* * *

Где души бестрепетны, где чело Всегда приподнято и светло; Где всю вселенную стены оград На узкие улицы не дробят, На комнаты, лестницы и дворы; Где речи свободны, сердца щедры; Где вдохновеньям дано цвести, Где раскрываются все пути; Где предрассудков мертвая мгла Порывы и чувства не оплела; Где правду не делят, где ты один И мыслей и радостей властелин,— От долгого, тяжкого сна наконец Ты Индию там разбуди, отец!