Избранное
Шрифт:
— Да гадалка! И настанет, говорит, в твоей жизни мир и покой.
Он посмотрел в окно, в черную пропасть ночи и мрака. Но когда же это будет, когда? — заговорила снова Hyp. — Жду, жду, и никакого толку. У меня есть приятельница, старше меня на много лет, так она говорит мне частенько, что мы станем грудой костей и даже собаки не захотят нас жрать…
Ему вдруг показалось, что это говорит не Hyp, а кто–то другой — один из тех, кто лежит под могильными плитами. Щемящая тоска сдавила сердце, и он не нашелся что возразить. А она все говорила.
— Когда же сбудется твое предсказание, гадалка? Где они, обещанные тобой мир и тишина? Я хочу спокойно спать, хочу просыпаться радостной, жить,
Ты тоже мечтал об этом. А на деле получилось, что ты всю жизнь лазал по водосточным трубам, прыгал с крыш да прятался в темноте. И еще по ошибке убивал невинных людей. Он хмуро сказал:
— Тебе надо поспать…
— Мне надо, чтобы исполнилось гадалкино предсказание. И я знаю, оно все равно исполнится!
— Ну хорошо, хорошо… Она рассердилась:
— Ты успокаиваешь меня, точно я маленькая!
— Да ничего подобного!
— А я все равно знаю — оно исполнится!
XII
Он примерил офицерский мундир. Hyp удивленно на него поглядела и не удержалась:
— Я тебя умоляю, будь умницей… Я просто не вынесу, если потеряю тебя снова…
— Не был бы я умницей, не сшил бы себе этот мундир. Он придирчиво осмотрел себя в зеркале и усмехнулся.
— Меньше чем на капитана не согласен….
В ту же ночь она обо всем узнала: увидела его портреты в журнале, у одного из своих клиентов. Ее отчаянию не было предела.
— Ты убил человека? Какой ужас! Ведь я же так тебя просила…
Он пробовал ее успокоить:
— Это произошло еще до того, как мы встретились. Она была безутешна.
— Ты меня не любишь, я это знаю… Но разве не могли бы мы просто быть вместе, пока б ты меня не полюбил?
— Так ведь и сейчас еще не поздно.
— Нет, — сказала она с упрямым отчаянием, — теперь это невозможно… Ты совершил убийство.
Он усмехнулся.
— Убежим — чего уж проще…
— Так чего же мы ждем?
— Пусть немного уляжется эта шумиха. Она топнула ногой.
— Говорят, на всех дорогах выставлены патрули… Можно подумать, до тебя никто никого не убивал…
Ох, эти газеты… Тайная война… Стараясь казаться спокойным, он сказал:
— Стоит мне захотеть, и я убегу… — Он дернул ее за волосы. — Ты еще не знаешь Саида Махрана! О нем все газеты трубят, а ты ему не веришь… Вот увидишь!.. Мы навсегда останемся вместе, и предсказание гадалки сбудется…
На следующую ночь, спасаясь от одиночества, он снова пошел в кофейню Тарзана узнать, нет ли новостей. На этот раз хозяин сам поспешил ему навстречу, увел подальше от дома в пустыню и смущенно сказал:
— Ты уж извини, да только и в кофейне у меня стало небезопасно…
Саид помрачнел.
— А я-то думал, все уже улеглось.
— Какое там! С каждым днем только хуже становится. Газеты подняли такую бучу. Тебе надо скрыться. Но только не вздумай сейчас бежать из Каира. Сайд разозлился:
— Можно подумать, газетам больше не о чем писать, как о Сайде Махране!
— Они столько трезвонили о твоих прежних похождениях, что власти заинтересовались тобой всерьез… — И уже в догонку сказал: — Если хочешь, можем встречаться, только где–нибудь подальше от кофейни.
И снова он вернулся в свою нору к Hyp, к своему одиночеству. И бесконечному ожиданию во мраке. Это Рауф, его рук дело. Все газеты уже забыли о тебе, и только «Захра» копается в твоем прошлом и подстрекает полицию. Сделали из тебя чуть Ли не героя. Думают, так скорее схватят. Да, Рауф Альван не успокоится, пока не увидит тебя на виселице. В его руках все — и закон, и полиция.
А ты? Весь смысл твоей жалкой жизни теперь в том,
И он сказал вслух:
— Нет, ты все–таки скажи мне, Рауф Альван, отчего время ухитряется так подло менять людей?
Студент–бунтарь. Нет, бунт в образе студента. Я сижу во дворе у ног отца, и до меня долетает твой уверенный голос и рождает незнакомое волнение в душе. Ты говоришь об эмирах и пашах, и, точно по волшебству, господа становятся ворами. А вот ты идешь в компании друзей по улице — все в широких галабеях, грызете тростник. И голос твой разносится по полю, и пальма склоняется тебе навстречу. И это замечательно, и даже у шейха Али Гунеди я не встречал ничего подобного. Вот каким ты был, Рауф. И только благодаря тебе отец отдал меня в школу. А когда я выдержал экзамены, не ты ли хохотал от радости и говорил отцу: «Ну что, видишь? А ты еще не хотел его учить! Да ты только посмотри, какие у него глаза! Такой далеко пойдет… « И это ты научил меня любить книги и говорил со мной как с равным. И я был среди тех, кто слушал тебя под пальмой, той самой, что стала свидетельницей моей любви. «Народ… Грабеж… Священный огонь… Богатство… Голод…. Попранная справедливость…» Когда тебя арестовали, ты поднялся в глазах моих до небес. А когда я впервые украл и ты за меня заступился, ты стал для меня божеством. В тот день ты вернул мне уважение к самому себе. Я помню, как ты сказал с грустью: «Одиночные кражи не имеют смысла, здесь нужен размах и организация». И с тех пор я не расставался с книгой и воровал. А ты выбирал для меня тех, кого стоило грабить. И грабежи принесли мне славу, и я почувствовал себя человеком. Я щедрой рукой раздавал деньги многим и, к сожалению. Илету Сидре тоже. Так неужели человек, живущий теперь в роскошной вилле, и Рауф Альван — одно лицо? Коварная змея, укрывшаяся за газетной шумихой. Значит, ты тоже хочешь моей смерти. Убить меня, как ты уже убил свою совесть. И как убил свое прошлое. Но, прежде чем умереть, я убью тебя сам. Ты — главный предатель. Как глупо погибнуть из–за того, что убил человека, которого даже в глаза не видел! Нет, чтобы жизнь имела смысл и смерть не была напрасной, я должен убить тебя. И пусть это будет последней вспышкой гнева против несправедливости жизни. Те, что лежат там, на кладбище, за окном, мне сочувствуют. А уж почему — предоставим шейху Али Гунеди ломать над этим голову…
…На рассвете дверь хлопнула — вернулась Hyp. Принесла жареного мяса, вина и кипу газет. Она казалась веселой и как будто совсем забыла свои вчерашние огорчения. С ее приходом мрак рассеялся, и захотелось жить и радоваться жизни: есть, пить, узнавать, что в мире нового. Он расцеловал ее, в первый раз без притворства. Если бы она вот так всегда была с ним рядом. Единственный человек, подаривший ему любовь перед смертью. Он откупорил бутылку, налил вина, выпил залпом и почувствовал, как внутри все обожгло.
Она внимательно поглядела в его усталое лицо.
— Почему ты не спал?
Но он, погрузившись в газеты, уже не слышал ее.
— Сидеть и ждать в темноте — такое мучение! — сочувственно сказала она.
Он отшвырнул газеты.
— Что слышно?
— Да то же, что и раньше. Сбросила с себя платье и осталась в одной рубашке. До него долетел запах дешевой пудры и пота.
— Люди говорят о тебе как о герое… Если бы они только знали, как мы мучаемся…
— Это потому, — сказал он просто, — что у нас народ не боится воров и не питает к ним ненависти. Некоторое время они молча жевали мясо.