Избранное
Шрифт:
У реки горят костры, их стало еще больше. Пенится и бурлит щелок в котлах, стелется пар над песчаными косами. Кусты, покрытые выстиранным бельем, напоминают шатры из лохмотьев, и весь наш славный Третий батальон точно огромный цыганский табор, только без детей и стариков. Целую неделю будем чистыми, а потом опять все пойдет по-прежнему. Когда война кончится, все придется кипятить и парить по крайней мере несколько лет. Люди запаршивели на редкость. Вши, короста, мухи, блохи, клопы, уховертки, ползучие гады, клещи-кровососы, паразиты, хвастающие тем, что они на высшей ступени развития; тараканы и скорпионы, крысы и пиявки — расплодилось этого добра в смесях и симбиозах выше всякой меры. Мылом и водой тут не обойдешься… Не поможет и щелок, потому что это проникло вглубь и научилось приспособляться. Если не
Черный подталкивает меня, чтобы вывести из задумчивости, и подмигивает: погляди-ка! Вуйо Дренкович сидит на камне, гречанка рядом. Молчат. Наговорились, или надоело подыскивать слова. Смотрят друг на друга, будто ничего на свете не существует, и мы, что ходим, — невидимки. Сидят среди дыма, пара, запахов щелока и мокрого белья, и потому их отрешенность кажется ненормальной. В знак приветствия я покашливаю, но они не слышат. Видо вбирает голову в плечи, отворачивается и краснеет. Черный завывает, будто волк зимой на луну. Девушка вздрагивает. Вуйо глядит на Черного с укором. Узнает нас, наконец улыбается: прощает наши грехи. Готов простить и большее, блаженствует человек, на седьмом небе, одурел от счастья. И вдруг, посерьезнев, с оттенком грусти, просит:
— Раздобудь, Нико, какое-нибудь кольцо. Будешь ее шафером.
— Из проволоки или вербы? — спрашиваю я и улыбаюсь.
— По твоему вкусу и… по совести твоей, — отвечает он серьезно. — Какое хочешь, только поскорей, пока они не ушли.
— Ты что, шутишь? — спрашивает Черный, он первый приходит в себя.
— Не шучу, — отвечает Вуйо.
— Нешунчу, — повторяет девушка, как ребенок, который учится говорить, но еще не понимает смысла слов. И она радостно улыбается и тому, что ей удалось повторить слово, и тому, что солнце светит над миром, и тому, что есть хорошие люди. Мы подходим и здороваемся с ней за руку, и внезапно сознаем свою неуклюжесть, и вспоминаем о многочисленных дырах, сквозь которые видны, где рубаха, а где голое тело. Я чувствую ее маленькую руку в своей ладони и стараюсь угадать, кто эта девушка и о чем думает? У нее красивая шея, волосы и носик, который начинается прямо со лба, и, наверно, там, где она появляется, она желанная, но что привело ее сюда? Если любит подшутить, почему выбрала Вуйо? Если озорница, какая ей от него польза? Если хочет выйти замуж, почему выбрала именно его?.. Дьявол ее, эту гречанку, знает! Мне кажется, она слишком молода, впрочем, здесь девушки созревают рано.
— А ты хорошо подумал? — спрашиваю я у Вуйо.
— Нет, нисколечко… Об этом не раздумывают.
— Поведешь ее с собой или она тебя поведет?
— Сейчас пусть идет домой. А что будет дальше, увидим. Это он хочет во что-то поверить, боится потерять вообще надежду. У каждого из нас теплится надежда: один хочет встретиться с другом, другой — с братом, третий — отомстить, а у Вуйо давно уж нет ничего. Мать убили албанцы, с коммунистами его поссорил Ладо, ненавистен он и четникам, и немцам. Долго оставаться среди людей в одиночестве невозможно. Голой ненависти мало, надо к ней добавить хоть какую-нибудь иллюзию. Уж такие крепкие узы родства и дружбы рвались, пусть же светится, подобно чуду, эта случайность, слабенькая, непостоянная, как радуга между двумя источниками, единственная связь! Может, и произойдет это прекрасное, похожее на улыбку чудо — никто наперед ничего не знает, а там появятся дети, и много их будет, как в школе. Соберу деньги и раздобуду ей золотое кольцо. Будь что будет! Пусть не говорят, что виновато кольцо.
Иду к Влахо Усачу, он единственный понимает в купле-продаже. Нахожу его за делом: чинит себе штаны. Даже не чинит, а удваивает: изрезал крыло палатки на полосы и пришивает во всю длину к штанинам. Будут у него двойные штаны, теплые и непромокаемые. И вши снаружи не проползут, будут скользить и падать, как овцы со скалы, по правде говоря, он свои штаны обшивает для камуфляжа. При других обстоятельствах я, конечно, посмеялся бы над его трудолюбием, но сейчас мне его жаль: он все-таки про себя надеется добраться живым до Тары…
— Ты знаешь какого-нибудь грека, русского или черта-дьявола, кто бы продал золотое кольцо? — спрашиваю я. — Для венчания мне нужно кольцо.
— Тебе, что ли?
—
— Не думаю, что натрепался.
— А как иначе?.. Разве не глупость сейчас жениться?
— Видел я ее, красивая девушка!
— И куда он с ней?.. И кто она?.. Может, сумасшедшая? Ничего он о ней не знает.
— Человек и о самом себе ничего не знает, и все равно живет. Жизнь — игра. Многого не выиграешь, а проиграть можешь все, и когда играешь, и когда не играешь. Раз так, лучше играть и брать, что нравится, а не ждать у моря погоды. Мы ведь не знаем, доживем ли до завтра?
— Где мне раздобыть золотое кольцо? Готов отдать за него свой пистолет.
— Знаю, где его раздобыть, и к тому же даром.
— Не надо мне даром. Есть чем заплатить.
— Такую вещь только даром.
Он втыкает иглу в заплату, тянет к себе ранец, берет оттуда полотняный мешочек, развязывает его, вынимает коробочку с крышкой, достает из коробочки грязную бумажку и вытряхивает из нее кольцо.
— Это я на случай голода припас.
— Заплачу, сколько потребуешь.
— Мы здесь не голодаем, потому не хочу, чтоб мне платили. Пусть будет им на счастье!
Покидаю Влахо с неприятным чувством неоплатного должника. Вечно так получается, стоит только вмешаться женщине, все теряют и никто не выигрывает. Откуда-то появился Янис, заместитель командира Костакиса, с ним Мурджинос. Вокруг них собрались люди, как обычно вокруг начальства. Смотрят на Вуйо и девушку, явно говорят о них, заговорщически улыбаются. Что-то они знают? Во мне шевелится подозрение, а вдруг они узнают, и ноги мои наливаются свинцом. Здесь же и женщины. Мужчины сгрудились поближе к ним, чтоб хоть коснуться, проходя мимо. И тут я понимаю, что все ждут меня, что сейчас я здесь первая скрипка. Ускоряю шаги, боюсь, как бы не споткнуться. Подхожу, хватаю левой рукой девушку за кисть, правой надеваю ей на палец кольцо и невольно грожу: дескать, не шути!.. Надо что-то сказать, но что, не знаю, и все-таки говорю, хотя слова мои заглушают крики и смех. Жениха и невесту заставляют целоваться, еще и еще — просто насмотреться не могут. Все веселые, никто не насмехается. Тут не игра, а жажда веселья, давно его не было. Как дети, да и кем им быть? Ищут повод прервать тоскливый ток дней войны. Вот и Янис забывает, что он начальство. И Мурджинос зычно, по-поповски поет вместе с остальными.
Если ничего из этого венчания и не получится, то по крайней мере оно окупилось всеобщим весельем.
Внезапно начинают гасить костры. Снимают котлы, чтоб остыли и можно было их погрузить на ослов. Веселье стихает. Женщины собираются уходить. Невеста поднимается на цыпочки и обнимает Вуйо. слезы текут по ее щекам, смех переходит в плач, отчего лицо кажется сведенным судорогой. Пошла было, но оглянулась и кинулась назад, чтобы еще раз к нему прижаться. Две женщины подхватили ее под руки и чуть не понесли, как икону. И скрылись за серовато-зеленым кустом. Дым развеялся, а с ним и фата-моргана. Снимаем с веток рубахи, смотрим на них, это единственное доказательство, что здесь были женщины, а не феи. Раньше обычного дают сигнал на обед: буйволиное мясо, как всегда, жесткое и отдает болотом. Чечевица в какой-то мере его сдабривает. У Михаила и Черного запас зернистого сыра — угостила их старуха в Вунохори, они пробуют его, нюхают и убеждаются, что он отлично ладит с буйволятиной. Дают, по случаю торжества и чтоб освободиться от крошек, и нам по две ложки. После обеда одни отправляются мыть посуду, другие готовятся вздремнуть.
Приказ о выступлении нас озадачивает. Смотрим друг на друга с немым вопросом: в чем мы провинились? Неужто все хорошее так быстротечно?.. Григорий сует куртку в ранец, в такую жару без нее легче идти. Со стороны мельницы на вороном коне появляется Маврос. Следуя за ним, колонна вытягивается вдоль речки, потом сворачивает в гору. Идем быстро, и все-таки находятся такие, что убыстряют шаг и даже переходят на бег. Мост и узкое русло реки теряются где-то внизу. На горном хребте нас встречает свежий ветерок. Наша первая рота назначается в арьергард, мы останавливаемся и ждем, пока пройдут остальные. Слушаем, как под коваными башмаками скрежещут камни, как разговаривают и бранятся люди. Они смуглые, похожи на цыган, и еще похожи на ручей, на тот, что течет в гору. Последним тащится наш обоз.