Избранные проекты мира: строительство руин. Руководство для чайников. Книга 1

Весто Сен Сейно

Сидни вежливо смотрела на меня, как смотрят на пустую чашку из-под ягод – без всякого интереса. Потом спросила:

– Наверное, чтобы давать такое заключение, нужно увидеть какую-то не слишком солнечную жизнь?

Я улыбнулся и не сказал ничего. Юсо был спокоен, как киллер, вынужденный мыть посуду.

– Поправь меня, если я ошибаюсь, – вкрадчиво произнес он, – но до сих пор считалось, что назначение искусства – отражать реальность.

– Отражать реальность – назначение фотографии. Не знаю, кем это до сих пор считалось. Но вряд ли это можно назвать искусством. Вне всяких сомнений, искусство можно также заставить и отражать

реальность. – Я подумал, что если утро начинается с Юсо, то нужно быть во всеоружии. – Всякий без исключений тоталитарный режим спешил объявить искусство своей собственностью, призванной на свет «отражать реальность», то есть его и только его потребности. Но стало ли оно от этого лучше?

– На минуту допустим, как гипотезу, но идеальный побег от реальности невозможен.

Он мог кому угодно испортить настроение. Я уже жалел, что рядом сидела Сидни.

– Был один мысленный эксперимент. – Я без всякого удовольствия представил в качестве подопытного материала Юсо. – Представьте большую коробку, суньте в нее любое живое существо, которое поместится, скажем, Юсо, и туда же суньте квантовое устройство, срабатывающее в течение ближайшего часа со смертельным исходом при вероятности 50 на 50. Что будет на исходе этого часа? За мгновение до того, как коробку кто-то откроет, существо в ней тоже будет находиться в двух состояниях – 50 на 50: одновременно и живым и мертвым. Только в момент, и только тогда, когда кто-то коробку открывает, происходит выбор одного из состояний. Но на самом деле смотреть надо не в нее. На того, кто открывает коробку.

Сам наблюдатель тоже в разных мирах.

– И это знание способно как-то улучшить мир, что этот столик окружает? – перебил Юсо.

– Не связывайся с ним, – сказал Тур-Хайами. – Это злой дух, сосланный в это чудесное утро, чтобы подорвать веру человечества в себя.

Юсо смотрел на меня враждебными глазами бабки, которой только что открылась истинная природа энтропии и ее в ней участие.

– И в каких именно мирах был наблюдатель, прежде чем коснулся коробки? – спросила Сидни.

Я показал на нее всем ладонью, ставя в пример.

– В этом вся суть. Смысл эксперимента в том, что до момента, как наблюдатель открыл коробку, и он сам тоже находился не в одном мире, а в двух. В одном он смотрит на существо живое, в другом – на существо мертвое. Квантовая механика настаивает, что прошлое все целиком пребывает в состояниях, число которых равно бесконечности. Все целиком. И в этом неотличимо от будущего. Лишь в момент, когда кто-то со стороны выбирает что-то одно, какое-то из того бесконечного числа состояний, происходит настоящее. Коротко это звучит так: событий прошлого, которые не были увидены сторонним наблюдателем непосредственно, в реальном мире не было. Напротив, они произошли во всех возможных версиях. Квантовая механика уверяет, что так следует из вероятностной природы материи и энергии. Прошлое и будущее рука об руку сомнамбулами реют в пространстве реальностей, не знающих числа.

– Каждый раз, когда я слышу про кота Шредингера, я хватаюсь за пистолет, – хмуро заявил Юсо. – Зачем ты нам это рассказываешь?

– Сейчас узнаешь, – недобро пообещал я.

Я уже сидел в седле, и когда это происходило, я больше не оборачивался на последствия.

– Таких столиков, за которым мы сейчас сидим, на самом деле бесконечное множество. Но если найти способ, как перебираться

от одного к другому, то это было бы идеальным побегом.

– Какой ужас, – со скукой произнесла Сидни, беря со стола ягодку.

– Я это и пытаюсь донести, – обратился к ней Юсо. – Во многом знании много и печали.

– Но устроило ли бы тебя счастье коровы, которая не знает ничего, что лежит за пределами одного момента времени? – спросил я.

– Это и доказывает, что такой побег невозможен.

– Но если бы идеальный побег от реальности был бы возможен, означал ли бы он идеальное состояние искусства?

Я чувствовал себя, как под парусом во время сильного ветра. Сидни сидела, невинно разглядывая Юсо, Юсо, зажмурив глаза, помотал головой.

– Мне нужно время, – злобно объявил он. – Я не могу кидаться опрометчивыми заявлениями, о которых потом буду жалеть.

– Конечно, – великодушно разрешил я. – Соберись с мыслями. Подготовь завещание. Мне самому интересно.

Я с теплой улыбкой смотрел, как он стоит на краю пропасти. Он знал, что туда ему шагать не стоит.

Вообще, Юсо со своими замашками мог бы шагнуть далеко, очень далеко, неважно, в каком направлении, я привык к жесткому нападению и сам нападал, не оставляя шансов, но он даже меня держал в напряжении. Единственная проблема – ему это не нужно. По его же собственным словам. Это был самый настоящий хип по убеждениям, которому достаточно летнего утра. Он был здесь не первый с таким взглядом на мир, но, видимо, последний, кто при этом неукоснительно придерживался спартанского образа жизни. Кому-то из его будущих не состоявшихся врагов сильно повезло. На татами с ним лучше было не выходить.

Я слышал, у него осталась какая-то нехорошая история с местом прежнего проживания и далекой родной страной, но он никогда не говорил, а я никогда не спрашивал.

Тут меня посетила другая мысль. Я коротко обрисовал Сидни суть конфликта.

– Так можно ли назвать полноценным искусством то, когда изображение переносится на холст не с живой натуры, а с монитора ноутбука?

Сидни выбирала, какой ягодке сегодня отдать предпочтение.

– Я бы сказала, что это искусство пользуется жульничеством, как инструментом, и потому перестает быть жульничеством, но я не много понимаю в искусстве.

Я смотрел на Юсо, Юсо смотрел на меня. Я поспешил изобразить на лице торжество превосходства. Раздувая ноздри, я с улыбкой каннибала делал все, чтобы этот день он запомнил надолго.

Сидни сказала:

– Прочла в одной книге, что у хорошего короткая память. Только неудача делает философом.

Вообще-то это была моя книга, и до сих пор я был уверен, что не копировал никого. Видимо, я ошибался. Это было правдой. Повод к философии тут был у всех.

Я удивился.

– Вы читаете книги?

Сидни улыбнулась и не сказала ничего.

– Песочные часы, – произнес вдруг Тур-Хайами рассеянно. Он не обращался конкретно ни к кому. Абориген в его лице раньше других разглядел что-то, недоступное другим. – Песчинок много, и одно утро неотличимо от другого. Да, – сказал он. – Для преследователей это проблема.

Он поднялся.

– Я покину вас. Только не убейте друг друга без меня.

Юсо этот разговор надоел. Я с некоторым удивлением смотрел на Сидни. Любую девушку разговоры вроде этих заставят сняться с якоря и без оглядки броситься к ближайшему бару. Впрочем, мы сидели как раз в одном из них.