Избранные проекты мира: строительство руин. Руководство для чайников. Книга 1
Шрифт:
Перенося краски и плоть с ноутбука на холст рядом, они только тогда смогут оправдаться в глазах вечности, если в конечном счете ты сумеешь вогнать в них что-то свое. И если учесть, что любая нетвердая кисть, любое дрожание руки, любая некомпетентность на изображении спешит выдать себя за особый взгляд и уникальную манеру творения, то тема выглядит совсем безрадостной. Технология – это никакой не инструмент, а зло, и никакая честность творящего перед самим собой от нее не спасет.
Я передавал сюжет о множественности измерений вселенной, что лежала за окном, но Хуанита меня не слушал. Меня вообще в баре никто больше не слушал, словно я говорил с самим собой. Потом я понял, в чем дело. Он смотрел куда-то мимо меня и дальше, на улицу за окно. Я посмотрел, куда
У меня не было под рукой карандаша, но я уже в одну долю секунды видел до последних мелочей, как всё будет выглядеть на холсте. Морща носик и напряженно вглядываясь сюда, в полумраке аквариума девушка пыталась что-то разглядеть. Ей то ли что-то было нужно, то ли у нее манера была такая липнуть ко всем стеклам окон, только она выглядела какой-то не совсем в тему. Это трудно объяснить, просто детали соединяются сами собой. Когда начинаешь работать официантом, такие вещи учишься узнавать быстро. Она была гораздо моложе меня, скорее всего, отдыхала от родного университета на каникулах, но я уже точно знал, что сделаю всё, пойду на преступление, может, убью кого-нибудь, соберу все крупицы своей бесполезной провинциальной знаменитости и закутаюсь в них, чтобы затащить ее если не в койку, то хотя бы к себе домой посидеть перед этюдником. Я ни секунды не сомневался, что будь у меня возможность ее украсть и спрятать от остального скучного мира, я бы это сделал. Девушки липнут к любым отблескам знаменитости, это знали все, какими бы смущающе скромными те проблески ни выглядели, это у них в крови, и теперь я намерен был израсходовать и потерять их запас весь. Хуанита смотрел туда зря.
Девушка была из той крайне редкой категории, у которых все на месте, и она нисколько этого не стеснялась, но глядя на которую разговор о койке шел где-то далеко на задворках рассудка. Это было необычно. И для девиц такой категории, и вообще. Впрочем, для меня это было необычным тоже. Мой учитель кен-до не одобрял этого – ходить вокруг темы, осторожно приближаясь к сути: он требовал такой же четкости мысли, как и законченности хорошо поставленного удара. И я не одобрял тоже. Но здесь всё теперь выглядело непросто. Времени больше не существовало. Потом я, кажется, наконец, нашел, в чем дело. Она была не для койки. Но вот то, что касается всего остального – полное и безоговорочное пожалуйста. Включая хмурые опасные горы, скалолазание, миры из тех, что снаружи, и те, что под водой, включая всемирные катастрофы, цунами, конец мира и другие явления природы. Да, подумал я. Конец мира я хотел бы встретить только с ней. Кто-то сказал, что радоваться жизни нужно с женщиной, которая хороша в койке. Выбирать в жены только ту, с которой хотел бы встретить конец мира. Это была самая настоящая жемчужина редких генов и чего-то еще, что там еще бывает, которая сама собой становится украшением человеческой расы даже вне зависимости от того, какой подвиг она в последующей своей жизни совершит, какую книгу напишет и какую теорию относительности создаст. Все это успело пройти и преодолеть парсеки моего сознания за долю секунды, и они были только общим планом. «Женщина – это сосуд, который мужчина наполняет тоской по своему идеалу». Не помню, кто это сказал, но если это был Гёте, я нисколько не сомневался, что, говоря это, он говорил про самого себя. Лишь свой собственный опыт в данной области мог сподвигнуть особь такого масштаба на приговор вроде этого. Если даже носители разума таких высот могут глядеть на тот же вопрос, лишь заламывая в отчаянии руки, то прочему человечеству остается только становиться философами. Конечно, вся мужская половина того же человечества – ослы в том ключе, что, видя красивую девушку как улыбку природы, ни минуты не сомневаются, что подобное произведение не может не быть столь же прекрасным внутри, как и снаружи. И все, абсолютно все попадаются на одни и те же грабли. Но я
По моим наблюдениям, женщина – сама по природе нечто аморфное и бесформенное. И она сама воспринимает мужчину как ту долгожданную форму, которую она готова принять, если мужчина того от нее ждет. Именно тут спрятана то изумляющее любого естествоиспытателя, ставящее в тупик патологическое стремление женской особи к замужеству. Здесь здравый смысл встает перед необходимостью подтянуть все чресла. Мне самому понадобилось время, чтобы поверить в то, на чем настаивали повадки окружающей среды.
Она не чувствует себя полноценной, пока не станет чьей-то собственностью.
Я не говорю об олимпийских медалистках и прочем расстройстве сознания, которых с детства натаскивают на конкретно одну-единственную цель и одну-единственную форму и из которых можно делать гвозди – я про обычный контингент самок. Эта сука, простят меня боги, даже не была накрашена. Все мои бывшие девушки знали, что я не любил накрашенных девушек, но тут было другое. Прикоснуться к этим чертам карандашом и чем там они делают это еще – значило испортить замысел природы. Вряд ли она это знала. И только это делало её не такой, как все.
Ей это просто было не нужно.
– Хэлло-оу-у… – донесся до меня откуда-то с другого конца галактики издевательский голос Тур-Хайами. Он ткнул меня локтем в бок, и весь мой настрой глубокого художника рухнул с небес в преисподнюю. – Со мной тоже поделитесь, что вы там все увидели?
Его похабные глаза смотрели, как разглядывают свежий разворот в непристойном журнале. Ну что за скотина, честное слово. Он вновь надругался над интимными моментами перерождения банальной обыденности в шедевр, ему, скотине, недоступные.
– Шел бы ты, знаешь… – сказал я. – У тебя никакого уважения к восприятию творца. Я, может, как раз был в преддверии шедевра.
– Человечество мне не простит, – охотно поддержал он. – У него все мысли только о вас.
Тур-Хайами бесстыдно улыбался, глядя за окно.
– Нет, отец, трахнуть это не получится, вернись в реальность. Даже не думай. Не сегодня и не сейчас. Вначале нужно подготовить к употреблению, соблюсти видовое поведение, купить что-нибудь исключительно дорогое… В общем, долгая история.
– Свинья ты, – сказал я с упреком. – В необидном, функциональном смысле. Поедаешь упавшие желуди, которые в будущем могли бы стать могучим растением. Ешь свою печеньку.
– Я не свинья, – ответил Тур-Хайами. – Не знаю, про какие желуди ты рассказываешь, я – божественная сущность Хумай, тени которой никогда не бывает много. Так я ведь не против. Растите себе куда хотите. У вас у художников так все отвисло, что я испугался, может, случилось что-нибудь.
Пока мы с Хуанитой набирали в грудь побольше воздуха, подбирая наиболее достойный, отвечающий моменту ответ безграмотной ремарке аборигена, приперся Юсо, еще один апологет крепкого здорового отдыха.
– Мы пойдем сегодня на пляж? – осведомился он, ловко поднимая на поднос чашечки со льдом.
– Да ну, – сморщился я. – Опять лежать в горизонтальном положении. Сколько можно.
– Мы положим тебя в положение какое-нибудь другое, и все останутся довольны, – терпеливо предложил он. – Ну не ломайся, что мы там будем делать одни.
– Я вот о чем подумал, – сказал я. – О том, как она станет бабушкой. И ничего от того, что есть сейчас, не останется. Ни следа. Ягода свежа и прекрасна, как утро. Но вспоминая о том, что будет, я делаюсь весь расстроенный. Это несправедливо.
– Ты больной извращенец, – сказал Тур-Хайями. – Пробуй ягодки, пока свежи. И не порти их своей философией.
Я показал всем на него ладонью, чтобы все наконец увидели, подробно рассмотрели и оценили размеры того, с чем мне приходится работать.
– Вот. Вот об том и речь. Все хорошо, пока не приходит циник и не начинает всем рассказывать о своей похабной философии циника.
– Нет, почему, – отозвался Юсо, не переставая расставлять чашечки, – это интересно. И в чем мораль?
– Не знаю, – ответил я. – Ищем в ягодах.