Избранные проекты мира: строительство руин. Руководство для чайников. Книга 2
Шрифт:
И как бы выглядел мир, будь она иной?
Ноздря ужаснулся. Выкиньте эту ересь из головы, попросил он нехорошим голосом. Иначе, клянусь богами, мы все об этом пожалеем. Его взгляды как консерватора подвергались тяжелому испытанию.
Покойный историк Преаб, вот скажем, насчитывал в своих фундаментальных трудах не менее двух цивилизаций, имевших когда-либо место в истории многострадальной вселенной: одну хорошую и одну не так чтобы очень. Та, что похуже, по мере сил старалась жизнь усложнить; та, что получше, старалась сделать ее попроще, в полной гармонии с природой и ее учением о симметрии. За свою арифметику историк едва не поплатился добрым именем, пытался бежать, но неудачно, после чего его тайно вывозили на острова Пти по частям для торжественного захоронения. Я дальше даже читать не стал, просто
Сколько раз я задавал самому себе этот вопрос, столько раз не находил ответа.
– Друг мой, – сказал я, обращаясь к Ноздре. – Вас не затруднит передать в отдел внешних сношений еще одно распоряжение? Скажите, что я распорядился передать варварам в дар двух… – выделите это особо – двух цератопсидов в знак доброй воли… Поставьте здесь точку, этого хватит. Скажите: без комментариев.
Близилось время последнего факела. Я посмотрел за окно, закрывая гроссбух. За окном было непонятно и мокро от сырости ночи. Я глубоко, задерживая в груди прохладные ощущения, вздохнул. Интеллект умирает сидя. Боксерский мешок теперь висел прямо в приемной. Конгрегация апостолов еще не решила, как к этому нужно отнестись. По всем канонам, мешок в рамки традиций не умещался. Ноздря с одобрением смотрел на перестановки в кабинете правления.
– На вашем надгробном камне будет написано: «Он прожил яркую короткую жизнь».
Впрочем, я уже успел прослыть упрямцем. Все знали, что вынести отсюда новую реформу можно будет только вместе со мной. Свернув стоявший рядом спортивный коврик, я решил закончить напряженный рабочий день. Все-таки жить стоило.
Декреталиум 8. Эксперт
Я сам открыл двери.
– Проходите, садитесь. Что-нибудь выпьете?
Эксперт с любопытством осматривался. Он явно пытался вспомнить, где мог меня видеть раньше.
– Нет, спасибо.
Я кивнул. Человек предпочитал сразу перейти к делу.
Да, Эксперту здорово досталось. Со времени нашей последней встречи он сильно изменился. С другой стороны, пара дней в подвале Животновода людям его склада удивительным образом идут на пользу. Поворот вроде такого они воспринимают как испытание, направленное лично против их выстраданного учения. Всякое же испытание надлежит проходить с блеском. Впрочем, возможно, я просто драматизирую и меня просто уносит сильное течение сюжета.
Охрана была заранее предусмотрительно распущена по домам, от нее остались только связки ключей, непонятно от каких дверей.
Тяжелая мозолистая рука создавала неповторимый контраст с лицом. Даже если бы я не видел его обладателя раньше, я бы решил, что этого человека лучше иметь другом. Я слишком хорошо знал, насколько опасным может быть такое сочетание. «У добродетели загорелое лицо и мозолистые руки», – моментально вспомнил я древнюю максиму.
Много лет меня мучила загадка, как, каким образом происходит так, что одного совсем мимолетного взгляда достаточно, чтобы тебя настигло некое мистическое знание, абсолютная уверенность, что конкретно в данном экземпляре живет случай некоего глубокого ума. Я имею в виду только лицо. Дело не в какой-то особенной красоте, здесь что-то совсем другое. Ты еще не знаешь человека, ты даже никогда не говорил с ним, но что-то в нем такое, когда ты знаешь, что здесь вопрос закрыт. Конечно, он был хорош собой, природа здесь не ошиблась, он наверняка мог бы стать успешным актером, но была масса людей с гораздо более блистательными внешними данными. Глядя на него, ты легко представляешь его и в роли уголовника, засунувшего зубную щетку в горло сокамернику, и доктора всевозможных наук. Доктор медицинских наук ему подошел бы лучше остального. Изо дня в день популяции людей миров и цивилизаций трудятся над одним вопросом: как выглядеть умным. По моим наблюдениям, это главный
Я не уверен, что он непременно пользовался оглушительным успехом у женщин, хотя мог бы. У женщин тут все просто. Глядя на лицо мужчины и непроизвольно собирая на нем признаки «интеллекта», там всегда ищут лишь потенциального кормильца, способного обеспечить ее детей едой. И этого уже достаточно, чтобы составить у них категорию «неглупого человека».
У меня давно есть одно подозрение, что человек, видящий чтение своим талантом и своей обязанностью, должен отличаться от остальных. Чтение – это обязательно работа, от природы полудохлое воображение на нее не рассчитано, и эта работа никогда не проходит бесследно. Извлечение скрытого контекста всегда оставляет жестокий след на разуме: маленькие глупости больше его не веселят. Оно неизбежно оставляет на мышцах лица и тела умное выражение. И даже начитанный идиот испытывает беспокойство, беря в руки умную книгу: он стоит к пропасти ближе других.
Мне давно казалось странным, как ум, даже умело спрятанный, непроизвольно работает на вопрос выживания особи. Некие микроэкспрессии, бессознательные производные программ поведения, которые выдают мышцы лица, отражают то, насколько эти программы оптимальны в смысле выживания особи. Их нельзя сымитировать. Наверное, я не прав, убедив себя, что дело только в лице. Все его жесты и все его тело были единственно уместны и оптимальны. Даже здесь он выглядел так, словно оказался здесь передо мной не в силу случая. Он не притворялся и не играл. Возможно, все дело было лишь в ценности, которую данная особь представляла с точки зрения эволюционного развития. Здесь было исключительно редкое несочетание лица и всего остального. Благородное лицо принадлежало философу; мышечное оснащение – воину. Над ним работали на протяжении жизни, как работают над наследным смертельно опасным оружием, от состояния которого зависит слишком многое: никому не показывая и только для себя.
Мы сидели на мягких пляжных сиденьях, пытаясь заглянуть за грань доступного: я – с локтем на подлокотнике, привычным античным жестом прикрыв пальцами губы, пряча ироничную улыбку и откровенно его разглядывая; он – отвечая мне тем же, глядя прямо в глаза спокойно и без вызова. Он не притворялся. Он в самом деле был спокоен. Стучали на него давно, но достали лишь теперь через налоговое управление: поставить в известность о доходах он счел лишним. Мистер Кул, сказал я про себя.
– Всё, вспомнил, – произнес он вдруг с видимым облегчением. – Ну, конечно. Стабуларий. Видел вас в стабуларии. Вас еще все звали к себе домой говорить о деспотизме, а вы всех называли великими реформаторами.
Эксперт с любопытством смотрел, словно археолог восстанавливал в памяти давнюю цепь событий. Он уже не мог остановиться.
– Это в тот вечер трагически закончил тропу жизни наемник, которого все называли Кочевником. Страшная была личность. Полная загадок. Ходили слухи, что будто бы он тогда ждал Животновода, сидевшего в тот вечер в стабуларии, и что в тот вечер Животновод должен был умереть. Но Животновод жив, а Кочевник нет. Только поэтому Животновод тогда остался в живых. И жив до сих пор. Два удара ножом под ухо. В Каньонах такой удар называют «тодомэ», «завершающий». Но я никогда не слышал, чтобы его делали за их пределами.
Эксперт молчал, я молчал тоже. Потом он сказал:
– Но Животновод не тот, ради которого обычно рискуют жизнью. Особенно, принимая во внимание профиль профессиональной деятельности Кочевника. Ведь никто так тогда и не понял, в чем дело. Правда, вам это было неинтересно. Вы выглядели таким беспечным. С такой иронией смотрели на мир. Сидели с таким лицом, словно за плечами у вас была неприятная, но важная работа, которую сделать больше было некому. Я еще подумал: почему у человека с таким ясным, открытым лицом дрожат пальцы рук?