Избранные произведения в 2-х томах. Том 2
Шрифт:
Оказывается, Лука Лихобор тоже должен переживать их боль и стыд? С какой это стати? Выгнать в шею этих алкоголиков, раз и навсегда, вымести поганой метлой. Чтобы и духа их не было!
Выгнать проще всего, но ведь и пьяницы тоже люди. Что же, выходит, коммунизм не для них? Одних — хороших, умных, передовых — берём в коммунизм, а других — отсталых, куда же — в сточную канаву, на свалку? Или, может, снизить требования к коммунизму, чтобы могли жить в нём и пьяницы, и лодыри, и бракоделы? Какой же это тогда будет коммунизм?
Что-то запутался ты, Лука Лихобор. Ну, чем плох тебе Борис Лавочка? Для тебя-то он хороший, а для семьи своей — не очень. Да нет, Юрку он любит, вон какой волчок ему сделал.
Может, Степанида и преувеличивает, но присмотреться к Лавочке непременно нужно. И не вздумай вести с ним душеспасительные разговоры, ничего они не дадут, для таких людей есть только один авторитет — коллектив цеха. Степанида права, великая эта сила, но пользоваться ею нужно осторожно, с умом.
Лука горько улыбнулся: послезавтра не Борис Лавочка, а он сам почувствует на собственной шкуре эту силу. Вот тебе и воспитатель! Нет, ошиблась адресом Степанида.
А всё-таки думать об этом придётся, профорг ты или не профорг — всё равно. И тебе решать, как повлиять на этого двуличного Лавочку, внешне трезвого, порядочного, а на самом деле горького пьяницу и обманщика. Хорошо, будем думать. А сейчас домой, поужинать и спать. Завтра денёк будет — не дай боже.
Когда на другой день ровно в половине четвёртого (сказалась Оксанина выучка) он остановился около ворот Октябрьской больницы, Карманьолы ещё не было. Появилась она вскоре, минуты через две, в одной руке несла тяжёлую спортивную сумку, в другой — нежножелтые розы.
— Здравствуй. — Лука бросился ей навстречу, и улыбка его, как в зеркале, отразилась на хорошеньком личике Майолы. — А цветы кому?
— Как кому? Больному, конечно.
— Мне, наверное, тоже надо было что-нибудь принести.
— Ну, прежде всего возьмёшь мою сумку.
— Может, бутылочку коньяка?
— В больницу? Ты что, в своём уме? Нет, ничего не нужно. Хватит и цветов.
Они рядышком, шагая в ногу по затенённой аллее, поднимались к пригорку, где стоял лечебный корпус.
— Я рад, что ты пришла, — сказал Лука.
— А как же я могла не прийти? Обещала же.
— Ну мало ли что обещают девчата…
— Тебе, видно, не очень-то везло на девчат. У меня другой принцип. Раз сказала — значит, всё.
— И всегда так?
— Как тебе сказать, не всегда, конечно. Но стараюсь не обещать того, в чём не уверена. А если уж обещаю…
— Не давши слово — крепись, а давши — держись?
— Вот именно. Нет, — неожиданно вздохнула Майола. — Не всегда мне это удаётся.
Несколько шагов они прошли молча, потом Лука проговорил:
— Волнуюсь я что-то. Как мне с этим Феропонтом держаться? Ведь он меня, наверное, своим убийцей считает…
— Не думаю. Феропонт — пижон, конечно, и, может, в глубине души тунеядец, но не дурак.
— Ты не преувеличиваешь?
— Если и преувеличиваю, то самую малость.
— Странные у вас с братцем отношения.
— Между нами нет никаких отношений. Как и у наших отцов.
— Почему?
— Старая история. Сейчас не хочется рассказывать. Ну, вот мы и пришли. Смелее! Бон кураж, как говорят французы.
— Ты знаешь французский? — удивился Лука.
— Немного.
— Жаль, что не английский. Можно было бы попрактиковаться с тобой.
— Английский я тоже немного знаю.
— Смотри-ка, какая эрудиция!
— Это от самолюбия. Часто езжу на соревнования за рубеж, через две недели в Америку полетим, и, понимаешь, противно чувствовать себя немой, неполноценность какая-то. Вот взяла и выучила. Говорю и читаю более или менее сносно, а пишу неграмотно.
Они уже стояли перед входом в клинику.
— Что-то не очень ты спешишь к больному.
— Верно… Ну хорошо, пойдём. Как твои французы говорят? Бон кураж!
Феропонт Тимченко лежал в двухместной палате, одна кровать случайно или по настоянию Ганны Мстиславовны осталась незанятой, а кресла, поставленные специально для посетителей, и большая хрустальная ваза с тёмно-красными розами делали больничную палату похожей на тихий домашний уголок, позволяя забыть о суровых правилах и требованиях больницы. Теперь у Феропонта забинтованной была только нижняя часть лица, а нос, глаза и лоб были открыты, и голова парня уже не напоминала снежный ком. Тёмные глаза Феропонта поблёскивали воинственно и дерзко, по всему было видно, он приготовился к бою против любого намёка на его злосчастную бороду. Увидев Майолу с цветами, он удивлённо заморгал длинными ресницами, а когда вслед за девушкой появился смущённый Лука, весело, с издёвочкой засмеялся.
— Вот так компания! Вы что, случайно встретились у моих дверей или сговорились?
— Раньше условились, — с вызовом ответила Майола. — Здравствуй. О самочувствии не спрашиваю: человек, который может так весело хохотать, наверняка здоров.
— Нет, это я проявляю исключительный героизм, — ответил парень. — Смеяться мне ещё больно, но как тут не засмеёшься? Инструктор-наставник пришёл полюбоваться на свою несчастную жертву.
— Любоваться-то нечем, — серьёзно сказал Лука. Очень сожалею… Не успел своевременно выключить мотор… Здесь полностью моя вина… И я рад, что всё кончилось благополучно…
— Благополучно? А шрам через всю морду? Это, по-твоему, хорошо? Одно утешает: теперь могу носить бороду на законных основаниях, она, говорят, скроет шрам. Это придаст моей персоне особую значительность и даже, если хотите, загадочность…
— Господи, какое ты трепло. — Майола тяжело вздохнула.
Феропонт взглянул на девушку так, словно только теперь заметил её присутствие.
— Послушай, Майола, — сказал он, — твоё появление мне никогда особой радости не доставляло. «Ах, наша знаменитая Карманьола!», «Ах, звезда нашего спорта и гордость семьи!» В печёнках ты у меня сидишь вместе со своим спортом. И если у тебя нет для меня особо важных сообщений, то можешь считать, что свой родственный долг ты выполнила и свидание наше состоялось. Спасибо за внимание. Всего лучшего. Желаю успехов в работе и счастья в личной жизни.