Избранные произведения в 2-х томах. Том 2
Шрифт:
Майола встала.
— Доброго тебе здоровья. — Лука тоже поднялся со стула.
— Это я не тебе, это я ей говорю, — выкрикнул Феропонт.
— Мы вместе пришли, вместе и уйдём.
— Смотри ты, какой нашёлся рыцарь с авиационного завода.
— Всего тебе хорошего, — Майола улыбнулась. — И не волнуйся, тебе вредно…
— Подождите, чёртовы души! — закричал Феропонт. — Когда она успела тебя обкрутить? Уже держишься за её юбку? А я-то думал, рабочий класс — неколебимая твердыня… Не хочу я теперь быть рабочим классом! Не моё это призвание…
— Может, и не твоё, — согласился Лука.
— Садитесь, расскажу вам кое-что, а тогда можете идти на все четыре стороны, — не хотел угомониться Феропонт.
Лука присел на краешек стула, Майола не шевельнулась.
— Сегодня у меня был Геннадий Цыбуля. Сам Геннадий Цыбуля!
— Кто такой? — осторожно спросил Лихобор.
— Серость! Провинция! Село! Не знать, кто такой Геннадий Цыбуля! Это всё равно что не знать, кто такой Бетховен!
— Так кто же он? — спросила Майола.
Феропонт сверкнул на неё глазами.
— Он композитор и дирижёр! Организовал ансамбль «Синие росы». Название, конечно, пошловатое, но сейчас именно такие псевдонародные названия в большой моде. Будем нести в широкие массы новую музыкальную культуру, Он предложил мне вступить в свой оркестр. Мы будем играть, что захотим и где захотим. В концертных залах, в рабочих клубах, в кафе, ресторанах — всюду, где новая музыка может волновать человеческое сердце.
— Оно особенно легко волнуется после второй рюмки, — снова вставила своё слово Карманьола.
— О, змея, о, ехидна! — завопил Феропонт. — Лука, мой драгоценный учитель, как же это могло случиться, что она тобой командует? А ты мне казался таким стойким…
— Я и есть такой, — ответил Лука. — Мы с Майолой друзья.
— Ну да, старая песня, сначала мужчина и женщина приятели, потом любовники и, наконец, друзья. Вы уже друзья?
— Знаешь, Феропонт, — мягко сказал Лука, — ты переутомился, ибо несёшь несусветную чушь. Это легко понять. После такого сотрясения мозга…
— Я ему Чехова цитирую, а он мне диагноз ставит!
— Доктор Астров у Чехова умышленно, от злобы на свою жизнь, от неудачной мечты о любви говорит пошлости, и тебе совсем не обязательно их повторять.
Феропонт хотел что-то выкрикнуть, но не успел.
— Я лучше пойду, — сказала Майола. — Пожалуй, моё присутствие скверно действует на нашего больного…
— Не больного, а раненого, — поправил Феропонт.
— Я желаю тебе скорейшего выздоровления. И всего доброго.
— Подожди, — сказал Лука. — Вместе пойдём.
— Нет, я лучше подожду внизу минут десять. Может, и в самом деле он хочет тебе что-то сказать важное, а я мешаю.
— Ты никому не мешаешь, — возразил Лука.
— Нет, мешает! — крикнул Феропонт. — Мешает!
— Вот видишь. Не волнуйся, лежи и выздоравливай. Всего хорошего!
Сверкнула улыбкой и исчезла. Мгновение в палате держалось молчание. Глаза Феропонта изменились, погрустнели, совсем другой человек смотрел теперь на Луку Лихобора. Наконец Феропонт тихо спросил:
— В цехе смеются?
— А разве тебя это интересует? Ты же не вернёшься к нам. Рабочий класс не твоё призвание.
— Неприятно всё-таки сознавать, что ты дурак. Скажи откровенно: здорово смеются?
— Нет, смеха я не слышал, — решил соврать Лука.
Феропонт помолчал, внимательными глазами оценивая своего недавнего учителя, желая его понять по-настоящему, потом спросил:
— Почему ты пришёл сюда? Совесть замучила?
— Нет, совесть у меня чистая.
— И то верно. Ты не беспокойся, я следователю скажу всю правду. Ты ни в чём не виноват.
— Следствия не будет. Твой отец уже сказал прокурору…
Губы Феропонта закрывал бинт, но Лука готов был поклясться, что они недовольно скривились. Выходило так, будто несчастный случай полностью исчерпал себя, и все готовы с лёгким сердцем забыть о Феропонте Тимченко и его знаменитой бороде. Он уже не был в центре внимания. А жаль…
— Хорошо, что не будет следствия, — стараясь успокоить себя, сказал парень. — Если хочешь знать, на мой взгляд, это справедливо, а то тебя собственная совесть заела бы.
— Нет, — ответил Лука, — для угрызений совести у меня нет причин. Вот завтра на собрании с меня действительно стружку снимут, по высшему классу — синюю! Это уж точно…
— Жаль, меня там не будет. Интересно бы на тебя посмотреть.
— Тебе хотелось бы быть на собрании? Правда? — Голос Луки прозвучал недоверчиво.
Феропонт помолчал немного.
— Нет, на посмешище выставлять себя не больно охота. Стружку-то снимали бы с тебя, а смеялись бы надо мной.
— Сдаётся мне, что тебя самого заедает, самокритика.
— Меня? Не дождётесь! Теперь я человек свободный. Музыкант, композитор, играю только то, что хочу. Ты делаешь, что тебе прикажет мастерка я буду сам себе начальник, творец, бог и музыкант. И в роли ученика, тем более твоего, я уже не окажусь. Никогда!
— Твоя правда. Начальник цеха лишил меня права иметь учеников, плохой из меня вышел учитель.
— Это несправедливо! Как можно лишить человека права?
— Очень просто. Твои бинты — лучшее тому доказательство и причина.
— Нет, всё равно несправедливо.
— Может, и несправедливо, а что поделаешь? Ну хорошо, рад видеть тебя живым и почти здоровым.
— А думали, что помру?
— Было такое опасение. И не без оснований. Как хорошо, что оно миновало. Я постараюсь заглянуть к тебе, но, может, не смогу…
— Обязательно приходи. Ты единственный индивидуум, с которым можно поговорить просто, не шмыгая носом и не вытирая слёз.