Избранные произведения

де Ассиз Машадо

Ты ничего не потеряешь, если подождешь немного, друг мой читатель; напротив, теперь мне кажется, что… не только добрые дела хороши. Согласно моей простой и ясной теории о пороках и добродетелях, в некоторых случаях возможно и обратное. Теория эта такова: каждый человек родится с определенными пороками и добродетелями, которые объединены узами брака, дабы уравновешивать друг друга. Когда один из этих супругов сильнее другого, он единолично руководит действиями индивидуума: и если человек не совершает греха или не отличается добродетелью, это совсем не значит, что он лишен их. Но в большинстве случаев подобные качества уравновешивают

друг друга на благо их носителя, способствуя зачастую процветанию земли и неба. К сожалению, у меня нет времени обосновать свою теорию посторонними примерами.

Что касается меня, то я родился, несомненно, и с пороками и с добродетелями, и, разумеется, они и по сей день не расстаются со мной. Недавно уже здесь, в предместье Энженьо-Ново, я всю ночь промучился головной болью. Шум поездов Центральной дороги раздражал меня, и я жаждал, чтобы движение прекратилось на несколько часов, пусть даже ценой чьей-нибудь жизни; а на следующий день опоздал на поезд, потому что относил свою трость слепому, потерявшему посох. «Voil`a mes gestes, voil`a mon essence!» [91]

91

Вот мои поступки, вот моя сущность (фр.).

Глава LXIX

MECCA

Сущность моя лучше всего проявилась в том, с каким благочестием отправился я на следующее воскресенье слушать мессу в церкви святого Антония, покровителя бедных. Приживал собрался было сопровождать меня и даже начал одеваться, но так долго возился со своими подтяжками и штрипками, что я не стал его ждать. К тому же мне хотелось побыть в одиночестве. Разговоры могли бы отвлечь меня от главной цели — попросить прощения у бога за дурные мысли, о которых я рассказывал в главе LXVII. Я хотел молить бога не только отпустить мой грех, но и даровать выздоровление матери и — раз уж я решил ничего не утаивать — освободить меня от прежнего обещания. Несмотря на свою божественность, а может быть, именно благодаря ей Иегова куда гуманнее Ротшильда — он не предоставляет мораторий, а полностью прощает долги, если только должник искренне обещает изменить образ жизни и уменьшить расходы. А мне и не надо было ничего другого; я обещал отныне немедленно выполнять взятые на себя обязательства и зарекался впредь давать невыполнимые обещания.

Я прослушал мессу; после «Тебе бога хвалим» я стал молиться о здоровье матери; потом испросил себе прощение грехов и получил благословение священника. Мне вспомнилось, что церковь учредила исповедь — наиболее верный способ уладить моральные счеты с богом. Но неисправимая робость закрыла для меня эту дверь. Я стеснялся признаться исповеднику в своем тайном прегрешении. Как меняются люди! Сегодня я преспокойно объявляю о нем всему свету.

Глава LXX

ПОСЛЕ МЕССЫ

Итак, я перекрестился, закрыл молитвенник и направился к выходу. Народу собралось немного, но и сама церковь была небольшая, и мне пришлось осторожно пробираться среди прихожан. Навстречу мне попадались мужчины и женщины, старые и молодые, красивые и некрасивые, но я ни на кого не смотрел. Я наугад двигался по направлению к двери, слыша приглушенные разговоры и шепот. В дверях

я оглянулся и заметил девушку и мужчину, которые стояли рядом со мной. Взглянув на меня, девушка что-то сказала мужчине, и он с любопытством окинул меня взором. До меня долетели слова:

— Но чего же ты хочешь?

— Я хочу знать, как она себя чувствует; спросите, папа.

Это была сеньорина Санша, подруга Капиту по коллежу, она беспокоилась о здоровье моей матери. Мужчина осведомился о ее самочувствии; я ответил, что мама поправляется. Мы вышли из церкви и, так как нам оказалось по пути, пошли вместе. Отец Санши, пожилой человек лет пятидесяти, с едва заметным брюшком, проявил необычайную любезность и, когда мы остановились у дверей его дома, чуть не силой хотел затащить меня к себе позавтракать.

— Спасибо, но меня ждет мама.

— Я пошлю негра, он скажет, что вы будете завтракать у нас и вернетесь позднее.

— Я загляну к вам в другой раз.

Сеньорина Санша молча повернулась к отцу. Она была недурна, только нос у нее был толстоват, как и у отца; но некоторые черты, уродуя одних людей, придают очарование другим. Одевалась она просто. Жена у Гуржела умерла, и жил он для дочери. Когда я отказался от завтрака, он пригласил меня зайти хоть на несколько минут. Пришлось согласиться. Отец Санши спросил, сколько мне лет, где я учусь, верующий ли я; он давал мне различные советы, на случай если я стану священником, и сообщил адрес своего магазина на улице Китанда. Наконец я распрощался и вышел на лестницу; девочка передала привет моей матери и Капиту. На улице я взглянул наверх; Гуржел стоял у окна и махал мне рукой.

Глава LXXI

ВИЗИТ ЭСКОБАРА

А тем временем матери уже сказали, что я вернулся и переодеваюсь.

«Месса уже кончилась… Бентиньо давно пора вернуться… Может быть, с ним что-нибудь случилось, братец Косме?.. Пошлите узнать…» — твердила она ежеминутно и успокоилась, лишь когда я появился на пороге.

Это был день добрых чувств. Эскобар зашел навестить меня и справиться о здоровье моей матери. Он никогда не бывал у нас раньше, мы еще не очень сдружились, но, зная, по какой причине три дня назад меня вызвали из семинарии, он решил узнать, миновала ли опасность. Когда я сказал, что мама чувствует себя лучше, мой друг облегченно вздохнул.

— Как я волновался, — произнес он.

— А другие семинаристы знают, почему я дома?

— Как будто бы знают, по крайней мере некоторые.

Дяде Косме и приживалу юноша понравился. Приживал как-то видел отца Эскобара в Рио-де-Жанейро. Мой товарищ держался очень вежливо и не был столь говорлив, как остальные ребята нашего возраста; в тот день он казался более оживленным, чем обычно. Дядя Косме пригласил его пообедать с нами. Поразмыслив немного, Эскобар ответил, что его ждет родственник. Я, вспомнив слова Гуржела, заявил:

— Можно послать негра, он скажет, что ты пообедаешь здесь и придешь попозже.

— Я вам причиняю столько беспокойства!

— Какое там беспокойство! — вмешался дядя Косме.

Мой приятель остался обедать. За столом и в гостиной он пытался умерить излишнюю поспешность своих движений более успешно, чем в аудитории. В дружеской беседе время пролетело незаметно. Я показал Эскобару немногочисленные свои книги. Ему очень понравился портрет отца; внимательно поглядев на него, он повернулся ко мне и воскликнул: