Избранные произведения
Шрифт:
— Значит, мама хвалит ее?
— Да еще как!
— Но почему она так давно нас не навещает?
— Мне кажется, сеньора Глория страдает от ревматизма. В этом году погода стоит холодная… Твоей матери, должно быть, обидно, ведь раньше она день-деньской была на ногах, а теперь принуждена сидеть рядом с больным братом.
Это объясняло лишь то, почему мама больше не навещает нас, но не холодность и отчужденность, с которой она встречала нас у себя. Однако я не стал больше расспрашивать приживала. Жозе Диас попросил разрешения повидать «нашего маленького пророка» (так он называл Иезекиила), чтобы поздороваться и приласкать его, как обычно. На сей раз он изъяснялся на библейский лад (накануне
— Что это еще за сын человеческий? — раздраженно спросила Капиту.
— Это выражение из Библии.
— Мне оно не нравится, — ответила она резко.
— Ты права, Капиту, — согласился приживал. — Трудно себе представить, сколько в Библии сомнительных выражений. Не обращай внимания на мои слова… Как поживаешь, ангел мой? Покажи, мой ангел, как я хожу по улице.
— Нет, — отрезала Капиту, — я стараюсь отучить его от дурной привычки передразнивать.
— Но у него так мило это получается. Когда он копирует мои движения, кажется, будто я вижу себя самого, только маленького. Однажды он сделал совершенно такой жест, как донья Глория, и получил в награду от нее поцелуй. Ну-ка, представь, как я хожу?
— Нет, Иезекиил, — вмешался я, — мама не хочет.
Мне и самому не нравились его повадки. Некоторые движения, особенно те, что были свойственны Эскобару, стали для мальчика привычными; в последнее время он перенял даже его манеру смеяться и поворачивать голову во время разговора. Капиту ругала сына. Но мальчик был проказлив, словно чертенок; стоило нам заговорить о другом, как он выскочил на середину залы и крикнул Жозе Диасу:
— Смотрите, вот так вы ходите.
Мы не удержались от смеха, я хохотал больше всех. Первой опомнилась Капиту, она прикрикнула на сына и, подозвав к себе, строго сказала:
— Не смей этого делать, слышишь?
Глава CXVII
БЛИЗКИЕ ДРУЗЬЯ
Эскобар купил новый дом на улице Фламенго; дом этот стоит там и поныне. Как-то я отправился посмотреть на него, желая проверить, умерли во мне старые чувства или только дремлют; но ответа на свой вопрос я не нашел, ибо мертвые и живые смешались в моем воображении, словно в тяжелом кошмаре, от которого начинаешь задыхаться. Свежий ветерок, дувший с моря, вернул мне силы. Закурив сигару, я пошел обратно и скоро оказался на площади Катете; я поднялся по старинной улице Принцессы… О, старые улицы! Старые дома! Старые люди! Все мы старые, и нечего говорить, что песенка наша уже спета.
Дом тоже постарел, но все в нем осталось по-прежнему. Не знаю, сохранился ли на нем тот же номер. На всякий случай не буду его указывать, чтобы вам не вздумалось справиться, правдив ли мой рассказ. Хотя Эскобар уже там не живет, да его и нет на свете, он умер, — а как это произошло, я расскажу вам немного позже. Перед его смертью мы настолько сблизились, что, можно сказать, жили одним домом; он не выходил от меня, я от него; набережная между улицами Глория и Фламенго была для нас проторенной дорожкой. Вспомните калитку между двумя домами на улице Матакавалос.
Один португальский историограф, — кажется, Жоан де Баррос, — вложил в уста короля варваров остроумные слова; португальцы предложили королю построить рядом с его владениями крепость, а он будто бы ответил, что добрым друзьям следует находиться подальше друг от друга, иначе они поссорятся, и в подтверждение своей правоты указал на морские волны, яростно обрушивающиеся на прибрежную скалу. Да простит меня тень знаменитого ученого, если я усомнюсь в справедливости приведенных слов, а также в их подлинности. Скорее всего он сам выдумал их для украшения текста, и я не осуждаю его, ибо звучат они прелестно. Конечно, море и тогда билось о камни, так повелось со времен Улисса, а возможно, и раньше. Но сравнение не слишком убедительно. Несомненно, встречаются враждующие соседи, но есть и близкие, неразлучные друзья. Историк забыл пословицу (впрочем, может быть, он ее и не знал): с глаз долой — из сердца вон. А мы с Эскобаром жили в сердцах друг друга. Наши жены почти не расставались, мы коротали вечера в разговорах, играя в карты или глядя на море. Дети тоже проводили время вместе.
Однажды я высказал предположение, что у наших малышей дело может кончиться, как у нас с Капиту: все со мной согласились, а по мнению Санши, они даже были похожи. Я пояснил:
— Нет, так только кажется, ведь Иезекиил всем подражает.
Эскобар поддержал меня; он уверял, что дети, играющие вместе, часто кажутся похожими. Я кивнул головой, хотя плохо разбирался в подобных вопросах. Все возможно, одно было ясно — Иезекиил и Капитузинья любили друг друга и в конце концов могли бы пожениться, но не поженились.
Глава CXVIII
ВЗГЛЯД САНШИ
Рано или поздно всему приходит конец, читатель; это старая истина, как и та, что ничто не вечно под луной. Правда, многие не верят в нее, настолько живуче представление о долговечности воздушных замков, хоть они строятся из воздуха; и слава богу, а то люди, пожалуй, перестали бы возводить эти сооружения, известные испокон веков.
Мы верили в прочность нашего замка, но в один прекрасный день… Накануне мы провели вечер у Эскобара — на сей раз там были также приживал и тетушка Жустина. Эскобар отозвал меня в сторону и пригласил пообедать у него в воскресенье: надо обсудить в семейном кругу один план, в котором должны участвовать все четверо.
— Все четверо? Так это контрданс?
— Нет. Ты ни за что не угадаешь, что я имею в виду, а я не скажу. Приходи завтра.
Пока мы беседовали, Санша не спускала с меня глаз. Когда муж вышел из комнаты, она приблизилась ко мне и спросила, о чем мы говорили. Я ответил, что речь шла о каком-то новом плане. Санша взяла с меня обещание молчать и раскрыла мне секрет. Наши друзья задумали на два года отправиться в Европу. Сказав это, она печально опустила голову. За окном море глухо ударялось о берег; был сильный прибой.
— Давайте поедем вместе? — предложила она вдруг.
— Поедем.
Санша подняла голову и взглянула на меня с такой радостью, что я, видевший в ней только подругу Капиту, не удержался и поцеловал ее в лоб. Но глаза Санши светились отнюдь не сестринской нежностью, — они были влажные и манящие и говорили совсем о другом; вскоре она удалилась от окна, а я остался там, задумчиво устремив взор на море. Ночь выдалась светлая.
Я снова посмотрел на Саншу; наши взгляды встретились. Мы пристально глядели друг на друга, словно ожидая, кто первым отведет глаза, однако ни она, ни я этого не сделали. Так случается на улице с людьми, не желающими никому уступать дорогу. Осторожность заставила меня отвернуться. Я стал мучительно припоминать, смотрел ли я когда-нибудь на нее по-особому, но это было весьма сомнительно. Лишь однажды мне вздумалось помечтать о ней, словно о прекрасной незнакомке, прошедшей мимо; может быть, она догадалась о моих мыслях… Но тогда бы Санша избегала меня, возмущенная или испуганная, а сейчас ее неотразимый взор… «Неотразимый» — слово это было для меня подобно благословению, которое люди получают после мессы, а потом шепотом повторяют про себя.