Изгнанник
Шрифт:
– На сегодня, достаточно, – наконец-то раздался хриплый голос учителя. – Вы свободны.
– Приди ко мне, Тот – священный ибис. Приди ко мне, направь меня, сделай меня умелым в твоём искусстве, ибо твоё искусство – самое прекрасное. Ведомо каждому: кто владеет им в совершенстве, становится вельможей, – хором затянули ученики молитву, которой они начинали и заканчивали учебный день.
Аккуратно опустив глиняные дощечки в большой плетёный ящик в углу навеса, будущие учётчики муравьиной цепью засеменили мимо писца, кланялись ему, сложив домиком руки над головой. Шамма внимательным взором провожал каждого, словно хотел удостовериться: крепко ли он вдолбил в головы учеников знания, не остались ли их уши закрытыми.
Не успели они переступить границу храма мудрости, как зычный голос Датана вознёсся над площадью:
– Айда купаться!
– Айда! – закричали мальчики и побежали в сторону города, чьи стены из обожжённых глиняных блоков высились на расстоянии примерно пяти полётов стрелы от их поселения. Там, под западной стеной крепости протекала река.
Кто-то звонким голосом на бегу запел гимн богу Сетху, остальные тут-же подхватили:
– Восхваление тебе, Сотрясающий небеса, Громогласный, Владыка северного неба.
Позволь мне взлететь на крылах твоих, о Сетх, и нестись, подобно невидимому ветру.
Привяжи меня крепко к доспехам твоим, которых ничто не в силах разрушить.
Лодка моя готова к плаванию, и Ты становишься у руля ее…
Зэев изо всех сил пытался угнаться за остальными.
– Кочка-яма, не отставай! – кричали ему мальчишки.
Да где там, с калеченой-то ногой. Он бежал всё медленнее и медленнее, пока вовсе не остановился. Сквозь слёзы бессилия и обиды Зэев смотрел вслед удаляющимся товарищам.
Ещё миг, и последняя фигурка скрылась за барханом.
Ничком упав на раскалённый песок и уронив голову на руку, Зэев горько зарыдал.
– Ненавижу! Ненавижу! – слышалось сквозь плач.
Прошло немного времени, как кто-то коснулся его затылка.
– Ты чего, брат? – перед Зэевом сидел на корточках Эли и тяжело дышал.
Сердце Зэева радостно забилось: «Вернулся! За мной вернулся!»
– Споткнулся, – вытирая предплечьем слёзы насупился он, старательно скрывая истинное настроение.
– Вставай, я тебе помогу.
Опершись об протянутую руку, Зэев тяжело поднялся и захромал рядом с Эли, мысленно проклиная и свою покалеченную ногу, и египтян, по чьей вине это случилось.
Зэеву было пять лет, когда его отца, свободолюбивого, ненавидевшего египтян, схватили по чьему-то доносу. Как узнаешь, кто из односельчан его предал, если Навин в открытую, ни от кого не скрываясь, убеждал соплеменников вернуть себе Ханаан 3 , где до прихода египтян жили хабиру? Его осудили за неугодные Непостижимому богу Амону Ра разговоры, сослали на медные рудники Синай 4 . Все в деревне знали: добывать медь в шахтах – адский труд, гибельное дело.
3
Ханаан – область на Ближнем Востоке, историческая родина иудеев
4
Синай – полуостров в Красном море
Не успела семья оправиться от горечи расставания с кормильцем, как в один из вечеров сезона шему 5 сборщики налогов наведались в их дом. Зэев и его младшая сестра Нава в это время у входа в жилище перебирали овечью шерсть.
Их было двое: писец – коренастый широкоплечий мужчина средних лет с тканевой сумкой на плече, и его помощник – невысокий юноша с уверенной улыбкой на вытянутом лице. Оба в схенти 6 и сандалиях. На их гладко выбритых головах играли блики от заходящего солнца.
5
Шему – сезон засухи, время сбора урожая
6
Схенти – набедренная повязка
Ни слова не говоря, сборщики налогов прошли мимо детей внутрь жилища.
Зэев бросил своё занятие и проследовал за незваными гостями.
Либа, мать Зэева, одетая в длинную светлую накидку, сидела на циновке на кухне и перетирала в жёрнове зёрна ячменя в муку. Завидев визитёров, поднялась. Протерев руки тряпкой, она сняла с деревянного колышка на стене широкий льняной платок, накинула на голову.
– Женщина, ты чем собираешься платить налог? – заглядывая в свиток, грозно нахмурил брови писец. – В сборе урожая ты и твои голодранцы не участвовали. Скотины у тебя нет. Или есть? Может, ты их прячешь от нас?
– Как же, спрячешь от вас, – тяжело вздохнула Либа. – Двух коров пожертвовали в храм Маат, пять овец отдали судье, только шерсть от них и осталась, все свои украшения я отдала писцу, когда писала прошение.
– Не знаю, не знаю, в моих записях об этом ни слова, – пробормотал писец, оглядывая с интересом её стройную фигуру.
– Завтра пройдусь по родственникам, думаю, они не оставят нас в беде, – попыталась оправдаться Либа.
– Ага, помогут! – осклабился писец и хищно сузил глаза. – Есть у меня, женщина, для тебя одно предложение. Многие красавицы в городе мечтают заиметь такую работу, помощник не даст соврать, – писец оглянулся на напарника.
Тот в ответ широко улыбнулся, скосив глаза на Зэева, всё это время стоящего возле матери.
Писец бросил на мальчика недовольный взгляд и сказал помощнику:
– Уведи его, пусть, не мешает разговору взрослых.
– Пойдём, мальчик, покажешь, как ты умеешь чистить шерсть, – легонько подтолкнул парень Зэева в спину.
Тот с готовностью зашагал к выходу.
Не успели они перешагнуть порог жилища, как сзади раздался отчаянный крик матери: «Н-е-ет!».
Зэев рванул обратно.
На глиняном возвышении, застланном циновкой, писец, навалившись всем телом на мать, пытался зажать ей рот.
Мальчишка запрыгнул на спину насильника и крича:
– Отпусти маму! – принялся колотить того по голове.
Сборщик налогов, грязно ругаясь, схватил Зэева за ногу и грубо сдёрнул на пол.
Страшная боль пронзила колено мальчика…
В пальмовой роще напротив крепостной стены маячила одинокая фигура Горуса. Завидев Эли и Зэева издалека, египтянин радостно замахал руками над головой.