Изгнанник
Шрифт:
– Мы, некоторое время жили в городе, снимали комнату у торговца сувенирами. Но и оттуда пришлось уехать, торговца поймали на продаже золота из гробниц. Так мы и перебрались к вам в деревню…
Эли, словно, впервые видел перед собой Горуса. Надо же, его товарищ, оказывается, уже столько бед и лишений пережил, что иному взрослому человеку и не снилось…
– Ну, что, отдохнули? – поднялся с места Горус. – Пошли дальше?
– Подожди, я сейчас, – Эли полез в корзину.
Он достал из-под бычьей шкуры серебро, протянул товарищу.
– Возьми,
Горус во все глаза уставился на пригоршню пластин.
– Это что – серебро?! Ух, ты! Откуда у тебя столько?!
– Мне их какой-то странный дядя подарил.
Серебряные пластины с приятным звоном посыпались в пухлые ладони Горуса.
– Оставь их себе, что твои скажут? – смутился толстяк. – Или, давай, разделим пополам!
Они разложили монеты на две кучки прямо на земле, покрутили головами, куда бы их пристроить, положили обратно в корзину: две кучки – рядом…
***
Полуденное солнце медленно покатилось на запад. Под натиском освежающего ветра со стороны Великого моря жара начала отступать. Городская площадь постепенно наполнялась людьми. В печах загорелся огонь, в воздухе раздался аромат свежеиспечённых лепёшек, жареного мяса с добавками приправ.
Рядом с писцом присел другой писец, через час их было уже трое на ступенях храма.
Махли с напарником по имени Ако, полным египтянином с несколько отвислым носом, стояли возле лавки с тандыром в ожидании, пока юный пекарь разогреет им принесённую Эли рыбу. Из-под сени акации они наблюдали за тем, как их товарищ, молодой меняла, справляется без них.
Вот, на ступени поднялся торговец мясом, высокий египтянин в кожаном фартуке поверх схенти, сунул парню в руки порожний мешок и папирус величиной с ладонь. Меняла засунул записку в сумку на поясе, быстрым шагом направился за угол храма. Там, в одной из пристроек, жрецы хранили подношения богам от страждущих. Что-то, как и полагается, шло на алтарь, что-то, жрецы оставляли себе, остальное – обменивалось на серебро. Фрукты, овощи и сладости: всё, что жрецы сочли ненужным, избыточным, уходило на рынок. Остатки жертвенных животных забирали мясники. Торговцы благовониями и сувенирами тоже в накладе не оставались…
Менялы вели неспешную беседу, как вдруг Махли ощутил тревогу, лёгким сквозняком проникшую в его душу. Он огляделся. Нет, его взор ни за что не зацепился, что могло бы стать причиной беспокойства. Лишь взгляд узких глаз Цафната, сына Хафрома, стража кошек в храме, немного дольше, чем обычно, задержался на нём. Ну и что с того: какую угрозу может нести ему этот худой мальчишка?
– Что-то голова разболелась. Вроде, и духота спала, – Махли с силой потёр ладонью шею.
– Освежиться тебе надо, и всё пройдёт, – оглянулся Ако на глиняную лавку пивовара, стоящую чуть в стороне от тряпичных навесов. – Сейчас, принесу.
Напарник ненадолго отлучился. Вернулся он с небольшим кувшином.
Они забрали в пекарне тарелку с рыбой,
Махли с удовольствием поедал рыбу и запивал её пивом, изредка бросая взор на пятачок возле храма. На ступени поднялся торговец сладостями, заозирался…
– Не дадут спокойно поесть, – забурчал напарник Махли. – Посиди, скоро вернусь, – он тяжело поднялся и, вытирая руки о набедренную повязку, направился к храму.
Внимательно выслушав полного продавца, он, как и молодой меняла, утвердительно кивнув, исчез за углом.
Тем временем вернулся молодой меняла, согнувшись в три погибели под тяжестью груза на спине. Торговец мясом подхватил мешок на руки, прижимая его к животу, засеменил в сторону своей лавки.
Махли в задумчивости жевал рыбу, изредка выплёвывая косточки. Ему вспомнилась сегодняшняя встреча с Потифаром.
«Надо же: перепутать моего племянника с давно умершим мальчиком, совсем из ума выжил старик, – качнул головой Махли. – Хотя постой, какой он старик? Ему не больше сорока… Надо же, что горе с человеком сотворило? А я ведь помню Потифара, когда они вместе с беременной Эрте только-только прибыли в город».
Махли вспомнил те события, как будто они были вчера.
Потифар, невысокий стройный мужчина, часто наведывался в свой строящийся дом посмотреть, как продвигаются дела.
Однажды он заявился на стройку со своей женой – красивой египтянкой. Эрте уже вот-вот должна была родить. И Потифар решил порадовать жену, показать ей их будущее жилище. Он очень бережно поддерживал Эрте под локоть и с радостью показывал ей почти достроенный дом.
Но тут его отвлекли, и он на минуту оставил жену. Ей было тяжело стоять, и она решила отойти в тенёчек. И запнулась о камень.
Упала она неудачно – на живот.
Поднялся переполох.
Бригадир послал подмастерье за врачом, но тот уехал из города.
Женщине становилось всё хуже. Было понятно: начались роды. И некому было помочь ей.
Махли пожалел женщину, и сказал Патифару, что его бабка Хенех считается в деревне лучшей травницей и повитухой.
Потифар сначала с сомнением отнёсся к словам хабиру, обещал подумать, но глядя, как страдает жена, кивнул на арбу строителей:
– Вези свою бабку!
Ну, Махли и привёз.
Со двора роскошного особняка наместника фараона, где Патифар с женой жили, пока строился их дом, через широкий оконный проём Махли видел, как в просторном помещении его бабка Хенех – живая сухонькая старушка с подслеповатыми небольшими глазами, помогла жене Потифара встать коленями на глиняные кирпичи, испещрённые заклинаниями. Две женщины в светлых накидках держали Эрте за руки.
Запах благовоний доносился на улицу, как и голос Хенех, читающей заговор.
Вдруг Эрте не просто закричала – зарычала! Бабка засуетилась. И тут раздался детский крик.