Изгнанник
Шрифт:
Махли разулыбался от счастья, как будто это его ребёнок родился. Но потом засмущался и пошёл поправлять сбрую мула.
Потифар на радостях подарил Хенех мешочек серебра, отрезы тканей и ещё много чего.
После, при посещении строящегося дома Потифар почему-то именно с ним, с единственным хабиру в их артели, советовался: где лучше поместить спальню, служебные помещения, кухню, в каком месте прорыть канал, через который будет поступать вода на участок, где раздобыть саженцы для будущего сада. Начальник Махли, длиннорукий коренастый египтянин по имени Джед-Амен-иуф-анх, поначалу ревниво относился к такому положению дел, но со временем – обвык. Увидев Потифара, приближающегося к дому, предупреждал: «Махли! Твой идёт, иди, встречай!» И, улыбается во весь рот…
Когда, со стройкой было покончено, и пришла пора расставаться, Потифар отвёл Махли в пустую, ещё без мебели, комнату, достал из сумки на плече тряпичный свёрток и протянул ему со словами:
– Подарок тебе за сына.
Махли бережно развернул тряпицу и чуть было не задохнулся от счастья: перед его взором предстал кинжал с бронзовым клинком с обоюдоострой заточкой, рукоять была наборной из чёрного дерева, с навершия на Махли взирало око Гора из эмали со зрачком из лазурита.
Жаль, никто не видит, какой красотой обладает Махли – никому, кроме стражников, не позволено носить оружие по городу. За все эти годы только семья брата и видела его кинжал. Так и лежит он в его жилище на самом дне комода. Достанет его Махли, протрёт тряпочкой, полюбуется, и обратно – в комод, от посторонних глаз подальше.
Со временем Потифар дослужился до должности главного судьи, стал уважаемым человеком в городе. Но и тогда он не забыл о Махли, помог ему устроиться в храм менялой. Как и его напарники, Махли теперь получал из рук жреца-уаба 14 долю за совершённую им работу.
Потом случилась – чума. Единственный сын Потифара Какемур, которому на тот момент было тринадцать лет, заразился страшной болезнью и умер.
Сказать: Потифар страдал – ничего не сказать. Потифар чуть с ума не сошёл от горя. Лишь любовь и забота его жены не дали ему окончательно потерять рассудок.
14
Уаб – чистый. Жрец с низким рангом
С тех пор судья сильно сдал. Вот и сегодня, ни с того ни с сего, объявил, что Эли – его сын.
«Голова болит от всех этих переживаний, – потёр виски Махли. – Пойду-ка я домой, отлежусь…»
К удивлению, Махли, дверь в его жилище была не заперта. Через узкую щель тусклый свет проникал в общий коридор.
Он сунул руку в сумку на поясе: ключ на месте.
«Говорил, замок надёжный, а на деле оказалось…» – недобрым словом вспомнил Махли египтянина, продавшего ему запор.
Махли ещё чуть приоткрыл дверь, просунул голову в щель.
Два подростка стояли на коленях перед комодом у изголовья топчана, спиной к двери, и тихо перешёптывались. Увлечённые содержимым плетёного короба, они не заметили возвращения хозяина жилища. Тот, что был повыше, выудил со дна ящика свёрток. Раздался восторженный вскрик, когда перед их взором предстал кинжал. Бирюзовое око Гора смотрело на них с навершия, бронзовое лезвие тускло блестело в сумрачном свете, проникающем в комнату через проём под самым потолком.
Желая рассмотреть добычу, нескладный паренёк с маленькой головой встал с места, поднял кинжал к свету.
Это был Цафнат, сын стража кошек.
До ушей Махли долетали слухи, что сын Хафрома нечист на руку. «Ну и что с того, – рассуждал Махли, – каждый зарабатывает на жизнь, как может».
Так рассуждал он ровно до того момента, пока сам не оказался жертвой.
Волна возмущения захлестнула его грудь: «Ах, ты, пакостник! Всё время улыбается при встрече, здоровается, а на уме-то у него, оказывается, вот что!»
В один прыжок Махли оказался рядом с воришкой, схватил его за ухо. Другой рукой он попытался дотянуться до подельника Цафната, совсем юного подростка. Но тот юркнул под его руку, стремглав выскочил в коридор. Дверь, распахнувшись, с грохотом ударилась о стену…
Внезапная боль в подреберье заставила Махли сложиться пополам. Он недоуменно посмотрел на свои руки, зажимающие рану: кровь струилась тонкими ручейками сквозь пальцы.
Подняв глаза, он увидел Цафната, с ужасом наблюдавшего за ним.
В голове Махли зашумело, ноги вдруг стали непослушными. Он опустился на пол. Не удержался, завалился на спину.
Меняла больше не чувствовал своего тела. Мысли наплывали друг на друга, путались: «Сейчас придёт Мерит, а у меня – беспорядок. Сын Хафрома зачем здесь? Надо его прогнать».
Он начал задыхаться, широко открыл рот в попытке заглотить побольше воздуха, всё тело его напряглось, руки и ноги судорожно вытянулись.
Внезапно перед Махли предстал человек с головой шакала.
«Анубис, – понял меняла. – Сейчас он подхватит мою душу и полетит в Дуат, подземное царство Осириса 15 , дабы в судный час положить на чашу весов богини справедливости Маат. Неужели, египтяне всё же приняли меня за своего, раз допускают хабиру в свой загробный мир?» – уже перед самым погружением в небытие счастливо улыбнулся Махли.
Шуну отнёс бычью шкуру на другой конец деревни, в мастерскую кожевников. Старший мастер согласился её выделать, но с уговором: половину кожи оставляет себе.
15
Осирис (егип.) – бог возрождения, царь загробного мира.
«Половину, так половину. Главное, чтобы мне на кнут хватило. Самому заняться шкурой – затратно. Воду – надо? Надо. А чтобы её натаскать, осёл нужен. Хорошо ещё, если осёл при бурдюках будет. Если, нет – опять к кому-то идти, кланяться. Соль нужна для рассола. И немало. Рыбу тогда нечем будет солить. И на еду не останется. Потом шкуру надо будет мездрить, обезжиривать, жировать. Нет уж, каждый должен заниматься своим делом!»
Шуну мог рассчитаться и серебром, что принёс сын, тогда вся кожа осталась бы у него. Но пока неизвестно, каким путём серебро попало в руки Эли, никто не должен знать об этой странной истории.