Измена. Мне (не) нужен врач
Шрифт:
Дома хоть телек есть.
А в больнице даже пообщаться не с кем. Палата одноместная. Спасибо моим родителям за изоляцию. Наверное, они хотели как лучше. Но…
При мысли о маме и папе в животе происходит спазм, к горлу подкатывает тошнота.
Я не хочу злиться, не хочу всё это думать. Стыдно обижаться на папу и маму, на весь мир. Никто не обязан любить меня, заботиться. Каждый проживает своё. Но неужели для родителей то, что происходит сейчас со мной, не имеет для них значения? Я пытаюсь гнать из головы эти дурацкие мысли, выковырнуть, выдавить из себя, отключить негативные эмоции. Но никак не выходит. Из ниоткуда возникает вопрос: почему меня никто не любит? Наверное, я
— Ужин забираем, — грузная пожилая женщина заглядывает в палату.
Я резко вскакиваю с кровати. Похоже, слишком резко: тяжёлая, свинцовая боль сковывает виски, заставляя меня опуститься обратно.
— Ой, сиди-сиди, я подам, — суетится раздатчица.
Переваливаясь, несёт к тумбочке тарелку и чашку. В палате противно запахло варёной рыбой.
— Кушай, детка, а то худююющая такая, — с добродушной улыбкой тянет она, — мужчины любят фигуристых, учти.
Ну вот, и она туда же. Сглатываю комок в горле. Благодарно киваю.
Раздатчица выходит, прикрывает за собой дверь и отправляется дальше по коридору, толкая вперёд каталку на колёсиках.
Переползаю поближе к ужину. Нахмурившись, рассматриваю страшненький кусок минтая и кучку нашинкованной варёной свёклы. Не, я такое не буду. Желудок урчит от голода, опять начинает подташнивать.
Осторожно поднимаюсь и иду к окну.
Оглядываюсь назад, вроде никто больше не должен ко мне явиться. Берусь за ручку и распахиваю окно.
На меня дохнуло холодом. Прикрыв глаза, подставляю лицо под ледяные пары и замираю. Через минуту кожу начинает покалывать от морозного воздуха. Я уже собираюсь закрыть окно и вернуться в палату, как до меня доносится тихий писк. Что это? Распахиваю глаза.
На соседнем дереве вижу рыжего котёнка. Он крупно дрожит от холода и выглядит испуганным. Мы ошарашенно смотрим друг на друга. Котик совсем близко. Если постараться, я достану. Тяну к нему руку, тихо зову:
— Кис-кис-кис. Иди ко мне, малыш.
Он пригибается к ветке всем тельцем и настороженно прижимает к голове ушки.
— Кис-кис-кис, — не успокаиваюсь я, — ты же замёрзнешь.
Забираюсь на подоконник, встаю на колени и тянусь к нему. Уже чувствую пальцами снег, лежащий на шкурке, но рука, на которую я опираюсь, соскальзывает с подоконника, покрытого ледяной коркой. Сердце испуганно ускоряется, но я сосредотачиваюсь и нахожу силы удержаться, не упасть. Делаю рывок, хватаю малыша и втаскиваю внутрь. Прижимаю к себе. Нежно глажу мокрую шерсть, покрытую мелкими колючими льдинками. Чувствую, что маленькие кошачьи лапки с холодными подушечками совсем слабые и дрожат. Котёнок такой худой. Наверное, голодный. Вот и рыбка не пропадёт. Покормлю его чуть позже, сначала надо согреться.
— Бедненький, замёрз совсем, — заворачиваю его в большое махровое полотенце, которое принесли из дома родители.
Укладываю рядом с собой на кровать и накрываю одеялом.
Я несколько раз дышу на головку котика, глажу указательным пальцем ушки. Сначала он настороженно таращит на меня зелёные глазки. Но через некоторое время расслабляется и засыпает.
А я перевариваю ситуацию. Я согрею его, накормлю, а дальше? Сколько я смогу его прятать? А вдруг он заболеет после того, что пережил… Похоже, нам с котиком нужна помощь. Только вот к кому обратиться… А вдруг его просто выбросят на мороз опять. Я не могу кому попало показать его. Нет, это должен быть человек, которому можно доверять.
На улице уже стемнело. Котёнок сладко дрыхнет, а я не могу. В коридоре слышны голоса и шаги. Наверное, пересменка…
— До свидания, Вера Ивановна, — грустно и немного устало прощается с кем-то Алексей, — нет, пока не иду. Кое-что доделать надо.
Начинаю лихорадочно соображать. Так, сейчас все уйдут, я пойду к нему в кабинет и попрошу помощи. Он точно не выбросит.
Помню, как много лет назад, мы большой компанией возвращались из похода в горы. Когда мы вышли на дорогу к автобусу, который ждал нас, то обнаружили на обочине полуживую сбитую собаку. Несмотря на возражения остальных, Алексей подобрал её. Он переругался со всеми, кто был против, в грубой форме потребовал у водителя изменить маршрут, чтобы завезти её в ближайшую ветеринарную клинику. Не знаю, что было с бедной собачкой дальше, родители больше тот случай не обсуждали. Но я навсегда запомнила то, что Алексей сказал:
— Мы потратим на дорогу до ветеринарки несколько минут. А для неё это возможность сохранить целую жизнь.
Не думаю, что он откажет в помощи и моему котёночку.
Когда голоса в коридоре затихают, я поднимаюсь. Не разворачивая полотенце, кладу кулёк с котёнком в тумбочку рядом с кроватью, чтобы его не заметили, если кто-то из медсестёр решит зайти в палату в моё отсутствие.
Затянув потуже пояс на халате, выхожу в полутёмный пустой коридор. Наступаю очень тихо, только бы никто из медсестёр не заметил. В конце коридора у окна немного приоткрыта дверь кабинета завотделением. Оттуда слышатся голоса: Алексея и женский. Не понимаю, о чём говорят. Останавливаюсь, прислушиваюсь. В окне отражаются силуэты. Они перемещаются, двигаются. Зависаю на них, хочу рассмотреть, что там происходит. Выцепливаю взглядом женскую фигуру, стройную, с крупной грудью и выразительными бёдрами.
Перехватывает дыхание, перед глазами мечутся чёрные точки. Общее состояние, словно проваливаюсь в воздушную яму на самолёте. В кабинете Алексея прямо на моих глазах ложится грудью на стол, нахально оттопырив зад, абсолютно, совершенно, безусловно, целиком и полностью голая женщина.
Глава 10
Князев
На КПП забираю сумку у курьера.
— Алексей Петрович, зачем вы сами-то, прислали бы санитара, — с заискивающей улыбкой укоряет меня охранник.
— Нормально, прогулялся заодно, — вежливо киваю и отправляюсь обратно к отделению.
Машинально кидаю взгляд на второй этаж, на окна девятой палаты. Свет не горит. Ксюша спит, наверное.
При мысли о ней в груди становится жарко, а в штанах тесно.
Она поцеловала меня… В этом не было ничего странного. Девушка в состоянии жёсткого стресса, разбитая, шокированная, измученная. Предсказуемо, что ей захотелось выразить благодарность за сопереживание именно так.
А вот что случилось в этот момент со мной? Ничего не понимаю. Одурел от неё, реально. Растаял, поплыл. Давно подобного не ощущал, чтоб с одного прикосновения крыша слетала. Мозг тупо отключился. И, если бы она была не моей пациенткой, наверное, тормоза отказали бы. Дико хотелось продолжать: чувствовать её нежные губки и горячий шёлковый язычок, слышать частое дыхание, вжимать в себя, утонуть вместе с ней… Никуда бы я её не отпустил. Не сходя с места, подмял бы, и жадно, горячо…
Но врачебная, мать её, этика. А ещё возраст, она ж мелкая совсем… И родителям в глаза как смотреть после такого?
Осадил себя, справился, перетерпел. И брожу весь вечер на своей кайфушечной волне, ни на чём сосредоточиться не могу. Губки её вспоминаю мягкие, нежные и чуточку солёные.
— Эй, красавчик, не ушёл ещё домой? – хватает меня за локоть Маринка.
Как водой ледяной облила. Её резким, визгливым голосом только колдовские наваждения снимать.Вышла из лифта, а я туда хотел. Всё желание отбила. Противно после неё.