Изменить будущее
Шрифт:
Элли стукнула меня кулачками в грудь, тихо сказала:
– Дурак… – и спрятала лицо в воротнике моей куртки.
Суточный перелёт до Австралии с тремя посадками, был бы утомительным, если бы не моё умение впадать в спячку. Сосед смотрел на меня с завистью. Он несколько раз предлагал мне сыграть в шахматы, но я, быстро проглотив предложенную стюардами еду, проваливался в сон.
Но я бы и так уснул часов на двенадцать по причине жуткой усталости. Две недели дались мне очень нелегко. Столько пива я не выпивал даже в дни моей "той" молодости, а пили мы пива много,
На выходе из самолёта сосед протянул мне руку и сказал:
– До свидания, молодой человек.
Он достал миниатюрный дезодорант, похожий на тот, каким он пользовался во время полёта для освежения полости рта, и брызнул мне в лицо.
– Я из Кливленда, – сказал он.
В моей голове, что-то щёлкнуло. Я удивился. Неожиданно включилась третья, встроенная в меня, программа. Я нестерпимо почувствовал, что обязательно должен находиться рядом с этим господином, куда бы он ни пошёл, и делать всё, что он скажет.
– "Ух ты", – подумал я. – "Полное подчинение!"
– Проходим паспортный контроль, – сказал он.
И я прошёл паспортный контроль.
– Садимся в машину, – сказал он.
Я сел в машину.
– Сумка с вашими вещами останется у меня, – сказал он. – Передайте мне все ваши документы, деньги, ключи, визитки. Всё из ваших карманов положите в эту сумку.
Я передал, положил.
– Снимите с себя рубашку и ботинки, наденьте эти вещи, – он подал мне бумажную сумку.
Я выполнил.
– Сейчас машина остановится, и вы выйдете, возьмёте эту сумку с вашими вещами, дойдёте до проходной нефтепорта, предъявите этот документ, – "клинвендец" сунул мне в руку маленькую картонную книжку с моей фотографией и печатью полиции порта, и продолжил, – и на пятом причале, он сразу за доком, найдёте танкер "Память Ленина".
У меня в голове снова щёлкнуло, и я вышел из машины.
Переход в пятнадцать суток прошёл легко. Я шёл во Владивосток пассажиром, как представитель Дальневосточного Морского Пароходства. Меня звали Михаил Васильевич Петров.
А ещё через двадцать суток "рефрижератор-перегрузчик" на котором шла наша ремонтная бригада со снабжением, швартовался к борту рыбомучной базы "Пятьдесят лет СССР".
– А я говорю, – он отлично справился! – Возмущался куратор. – И его нельзя отстранять от работы. Аттестация Брюса Симпсона великолепная.
– Я читала аттестацию. Да, она хвалебная, но… Дрозд отклонялся от программы. Так не бывает. Он реагирует на раздражители. Он закадрил девицу! И… У них был… Половой акт. А эти центры нами полностью блокировались.
– Значит не полностью… Я тоже читал отчёт Франка. И по мне так он сработал, как настоящий профессионал. Вы же сказали, что на контрольные сигналы организм Дрозда отреагировал адекватно.
– Да, реперные точки соблюдены.
За больше чем десять лет лонгитюдных исследований, когда одни и те же объекты изучались в течении времени, за которое эти объекты успевали поменять свои существенные признаки, Полякова привыкла понимать испытуемый объект и предсказывать его реакции. Не в данном случае, как оказалось. "Может быть", – думала она, – "это происходит от того, что объект начал испытания в подростковом возрасте?", но по её расчётам должно было происходить абсолютно наоборот, и это её вводило в ступор.
– Я оставлю отрицательный отзыв, – сказала она.
– А я отстраню вас от работы с этим объектом, – сказал куратор.
– Вы не можете! Он мой! – Воскликнула Марина Петровна.
– И что вы с ним будете делать? В лаборатории испытывать? Не получится. Вы сами знаете, объекту необходима динамика и постоянный тренинг рецепторов. Вы сами это говорили. У него программа, Марина Петровна. И её нельзя изменить. Сбой в программе может привести к непоправимому. К его разрушению. Мы и работу не сделаем, на которую потратили уже несколько лет подготовки, и загубим ценный экземпляр.
Полякова махнула рукой.
– Ах! Делайте что хотите…
– Всё по плану… Всё по плану, товарищ полковник, и ни полшага в сторону.
– Всё понятно…
– Он и сейчас под программой живёт? – Спросил куратор.
– В программе, товарищ генерал. В матрице.
– Интересно, как это? – Почти прошептал куратор. – В матрице…
– Не все в неё входят, – так же тихо проговорила Полякова, – и ещё никто не выходил.
И она была права. В той жизни меня вытащили из такой большой "Ж" только спасибо "куратору". Мне сломали программу и я, хоть и не без потерь для головы, смог приступить к "новой жизни". Сейчас, во-первых, я сам загнал себя в такие дебри, что вряд ли кто из специалистов вытянет меня оттуда, а во-вторых, я не видел конечные коды, и коды выхода. Возможно, его и вовсе не было.
Я рассчитывал выскочить из матрицы на грани. Плохо то, что те коды, которые я видел и знал, я не знал, когда и в какой последовательности они "стрельнут" и что мне придётся делать, когда они "стрельнут".
Плохо ещё то, что с каждым выполненным мной заданием, я привыкал подчиняться матрице. В Лондоне я своевольничал не потому, что мне хотелось покуролесить, а потому, что я вдруг понял, что могу раствориться во втором себе.
Через три месяца списался с судна механик технологического оборудования морозильно-фаршевого цеха и меня перевели на его должность. Работа на плавбазе была тяжёлой. Вахты по двенадцать часов, условия в цеху сложные: холод от морозильных шкафов и испарения от воды, которой обрабатывали алюминиевые формы с замороженной рыбой, чтобы можно было выбить такой блок из блокформы.
С вентиляцией было туго и это было первым, что я модернизировал в цеху. Потом закольцевали подачу рыбы. Потом наступило лето и был переход в район промысла сельди во время которого мы законсервировали наше оборудование и расконсервировали оборудование пресервного цеха. Всё шло размеренно и по не мной прописанному плану.
Куратором снова, как и в "той жизни", выводилось две легенды: активировалась Британско-Австралийская, и взращивалась естественная – советская. Я теперь знал логику процесса, то, что меня ожидает и меньше тревожился о будущем. Хотя и в прошлом, я особо не думал о происходившем, а просто выполнял задания.