К другим берегам
Шрифт:
Прошло лет пять. Желание писать не исчерпалось, не умалилось, но, перейдя в иное качество, стало глубже, серьезнее. П. не размышлял больше над тем, писать ему или нет. Поднимались вопросы иные, не менее важные... Так, когда он захотел попробовать силы в прозе, возник вопрос: О чем писать?
Обдумывая вопрос этот, П. перебирал темы и сюжеты, и не мог ни на чем остановиться. Одно - казалось ему подражанием, иное - искусственным и надуманным, третье он мало знал и не мог позволить себе взяться за это. Голова шла кругом... Решилось всё удивительно просто: как-то, сам собою, в голове П. сложился набросок рассказа из детства. История казалась ему близкой и понятной, и в короткий срок он записал её. После, П. написал ещё несколько рассказов: из детства, из настоящей жизни... Дело понемногу сдвинулось, и освободилось место для следующего вопроса, который должен был возникнуть перед ним рано или поздно: Как я пишу?
Быть может мне только кажется что имею способности и симптомы таланта? Может на деле способности мои обыкновенны а ложные симптомы дают неверный диагноз? Как разобраться в этом? Вот как надо публиковаться тогда и станет всё на места.
П. начал отсылать в журнальные издания стихи и рассказы, взволнованно чувствуя: его не могут не заметить, не могут не напечатать...
Уходило время, а ответов не было. Он не понимал этого молчания и злился, затем - успокоившись, махнув рукою - решил, что первый блин комом... И вновь принялся за дело, которое не мог оставить.
Месяца через три пришел конверт, в котором вернулся один из рассказов с короткой рецензией. В ней указывали: "слова, отмеченные красным карандашом, нельзя употреблять в том значении, в котором вы их употребили..." Он не мог с этим согласиться: в области человеческой деятельности, о которой шла речь в рассказе, слова эти употреблялись именно так, как П. употребил их. Впрочем, перечитав рассказ, П. изорвал его, а за ним - и оставшиеся рассказы...
Три года, минувшие после этого, были наполнены напряженным трудом. Обилие мыслей, сюжетов, планов, идей, захватили П.. Он писал стихи, рассказы, статьи... Возник замысел романа, появившийся из прочитанной книги знаменитого психиатра. Около года П. обдумывал роман и в полгода написал, думая, что вычерпал замысел. Но роман не давал покоя! Ещё три месяца пробовал П. подступиться к роману - напрасно! Ровным счетом ничего не получалось. Чувствуя истощение душевных сил, П. уехал отдыхать к морю...
Случившееся с ним на отдыхе, П. называл потом: Судьбой, Неизбежностью, таинственно-мистический смысл которой, не может постигнуть наш ум. Коротко говоря, он познакомился с человеком. Как выяснилось из праздных бесед, ничем - кроме отдыха - серьезно не занятых новых знакомцев, человек этот тесно сотрудничал с известным художественным журналом. П. обмолвился о своей литературной деятельности. Внутренняя борьба с романом измотала, расстроила его нервную слаженность, и опустошенный, ставший чрезвычайно раздражительным, П. чувствовал необходимость кому-нибудь выговориться. Этот знакомец, скорей из учтивости, попросил почитать что-нибудь, наперёд зная, что не станет утруждать себя. У П. оказался под рукой рассказ, законченный им дня два тому, и - несколько стихов. Сложив всё в узкий, длинный конверт, заклеил и надписал на нем имя знакомца. За день до расставания П. вручил конверт и попросил, чтобы тот прочитал содержимое дома. Знакомец удивился просьбе, но обещал, думая, что так, возможно, и лучше - не нужно лукавить, говорить неправду...
Последовавшая за пиком нервного напряжения расслабленность: купание в море, солнце, здоровый полуденный сон, - направили, угодившие в тупик, мысли П. по нужному руслу. Дело сдвинулось. Роман сошел с места! Вначале он двигался медленно, будто состав поезда в начале пути, но после - движение становилось быстрее, и нужно было только поспевать за набирающим ход романом.
Работалось хорошо... Вдруг, спустя месяц после их расставания, позвонил знакомец по южному отдыху. Оказалось: журнал принял его стихи и рассказ, и просил ещё. Работу над романом пришлось отложить. П. отобрал несколько рассказов, тщательно отшлифовал их, заново перепечатал и отослал в редакцию. Закончив, он вновь приступил к роману.
В письме из редакции его благодарили за высланные рассказы и писали:
"Имеется у Вас нечто более значительное по объему, быть может - повесть или роман? Мы заинтересованы рассмотреть их к публикации..."
П. отвечал:
"Может, это покажется удивительным, но сейчас он заканчивает роман, и, подготовив его, немедля вышлет."
В начале года журнал опубликовал его рассказы, а в летних номерах вышел роман. Критика отнеслась к дебютам благожелательно, отмечая "легкое, временами ажурное плетение стиля П., в котором замечалось влияние давно покойного "кружевника" N."
Подобные отзывы льстили самолюбию, но чувство неудовольствия начало вскоре томить П.... Он был удивлен, и озадачен, и не знал - отчего так. Позже, вдумавшись, разобрался отчего. Внимательно наблюдая за своими публикациями, П., к изумлению, понял: немного было в них того, что составляло его суть, его духовный костяк и, прежде всего - это "легкое, ажурное плетение стиля" не было непременной потребностью, оттого и чувствовалось влияние покойного г-на N.
Новые вопросы поднялись перед П.: Как быть? Что теперь делать? Он, пока, не понимал ответа, но твердо знал: поиски не следует прекращать.
писать надо проще фразы должны быть такими как и эти чувства эти мысли...
Добиваясь точного слова или фразы, П. чувствовал: вот что нужно вот что должно быть так следует писать, но он не мог сразу нащупать новую для него манеру, понять её, проникнуть в неё, не мог сразу оставить ту, прежнюю свою манеру. Это было похоже на препятствие, возникшее на пути бурных вод, которое воды не могли разбить сразу, но, накапливаясь и напирая на препятствие, вода искала слабое место, образовывая маленькую трещинку, выдавливалась по капле. Давление воды не ослабевало! Трещинка расшатывалась и всякий раз, когда сопротивление преграды становилось слабее, вода больше напирала на это место, пока весь напор, хлынувший в образовавшееся свободное пространство, своею мощью и силой не разрушал преграды до самой её основы.
После публикации романа, почти все крупные издания предложили П. свои услуги. К его удивлению, высланные в эти издания, новые рассказы, вернулись с замечанием:
"новая, упрощенная манера письма, утверждаемая автором, вероятно, покажется чрезмерно сухой и нелюбопытной читателю, а мы, к сожалению, не имеем возможности игнорировать желания публики. Конечно, если у г-на П. найдется что-либо в духе его романа, будем рады принять к рассмотрению..."
Два рассказа, всё же, были напечатаны. Критика приняла их сухо. Он не мог взять в толк, отчего люди, делавшие ему, прежде, замечание в подражании, а стало быть - в сокрытии собственной личности - теперь, когда он пытался выразить её в своих работах, не хотят знать этой личности? Отчего хотят они прежнего П., в котором было так мало его настоящего - в чём упрекали его тогда, - но теперь, зачем-то, требовали вновь? Здесь не было никакой логики, напротив - только каприз тех, кто желал для себя лишь развлечения. Он не мог позволить себе изменить нынешним принципам, и предпринял переговоры с одним некрупным изданием. Там ему сказали: Мы были бы рады сотрудничеству, но выплачивать крупные гонорары, из-за скудности средств издания, не сможем. П. ответил: Его устроит их условие, если только издание возьмет на себя обязательство печатать все его новые работы. Договоренность была достигнута...
Вскоре, эта новая манера сформировалась в общих чертах; точно семя, попавшее в пригодную почву, прижилась и стала приносить плоды: через полгода П. предложили включить два-три рассказа в большой двухтомный сборник. Участие в таком предприятии не могло пройти незамеченным! Некоторые издания вновь обратились с предложением, позабыв о своём прежнем мнении. П. сослался на обязательства перед публикующим его издательством. Повод был надуман - П. не простил ещё отказов...
Продолжая работать в своей новой манере, П. видел, как задачи, которые не удавалось успешно решать, теперь решались легко. Вначале он удивился такой эффективности, порадовался простоте, с которой распутывались узлы, не дававшиеся ему прежде. Однако, один решаемый вопрос, освобождал место для нового, более сложного. Так и теперь: наметился новый вопрос, и суть его состояла в том, что эта эффективность появлялась из-за несоответствия его новой манеры и решаемыми ею задачами. Другими словами: прежние вопросы, которые ставил он в своих работах, должны быть заменены на более значительные, более глубокие, более серьезные. Необходимо найти содержание, которое соответствовало этой, новой манере. Нужно было осознать: что, по-настоящему, волновало, заботило, тревожило его, а значит - глубже проникнуть во внутреннюю свою сущность, осмыслить внутренние свои потребности, и те нити, которые соединяли его с внешним миром. Это была сложная, трудная задача. Он понимал, что не сможет, с помощью одного ума, быстро и легко решить ее, ведь задача эта - важнейшая для писателя.