К заоблачному озеру
Шрифт:
Отойдя от берега, лодка повернула и, взяв курс на северо-восток, быстро поплыла вдоль скал.
Скоро выступающий ледник скрыл «мореплавателей».
— Ну, товарищ Рыжов, такого никогда в жизни не видал, — сказал Горцев. — Ну что за лодка, язви его… Просто теплоход!
— Не теплоход, а ледокол, Георгий Николаевич, — поправил его Загрубский. — Видели вы, как он ледяную корочку подминал?
Все были счастливы. Не зря тащили лодку, не придется теперь мучиться на скверных «коричневых» скалах, замеченных нами еще с первого берегового утеса.
Сухорецкий предложил снимать лагерь. Быстро
Но торопились мы напрасно. Прошло еще довольно много времени в напряженном ожидании. Наконец, послышалась далекая песня. Она быстро приближалась.
Легкая лодочка неслась теперь во весь дух.
Снова раздались приветственные клики на берегу, и Шекланов мастерски пришвартовался у пристани.
Град вопросов послышался навстречу гребцу.
— Кто следующий? — спросил он, вытирая потный лоб. — Давайте, ребята, поскорее, пока солнце не очень греет.
Мы успели заготовить настоящее расписание рейсов, очередность пассажиров и багажа.
Быстро погрузили Николая Николаевича с его мензулой и треногой.
— Разуваться не буду, — сказал Загрубский. — Все равно плавать не умею.
— Отдать концы! — крикнул Шекланов и налег на весла.
Ледяная корочка на воде почти растаяла, и теперь «ледокол», хотя и осел довольно глубоко под тяжестью двух человек и груза, все же шел прежним курсом с хорошей скоростью.
Нужно было как-то занять томительно тянувшееся время. Я взялся за дневник, Горцев вооружился иголкой и принялся портняжить. Сорокин направился с геологическим молотком вверх по ущелью. Сухорецкий, по обыкновению, производил какие-то расчеты в своей книге. Бегство носильщиков очень сильно отразилось на наших запасах продовольствия. Начальник рассчитывал теперь каждый грамм манной крупы, каждую галету, чтобы не остаться на леднике без еды.
Туман поднялся и перевалил за хребты. Небо было глубокого синего цвета. Солнце щедро заливало нас теплом. Зеркальная поверхность озера нестерпимо ярко отражала его лучи. Пришлось надеть защитные очки, чтобы не утомлять глаза.
Наконец, показалась долгожданная лодка. На веслах теперь сидел Гусев.
— А ну, пошевеливайтесь! — торопил он. — Придется плыть дальше. Раньше высаживались на осыпи — теперь там начался сильный камнепад. Поскорее, а то не перевеземся.
Сухорецкий, кое-как подогнув свои длинные ноги, уселся в лодке, и неутомимый «ледокол» тронулся в третий рейс.
Горцев успел мне рассказать целую кучу интересных историй о том, как в Кибинской долине медведь сбросил на его палатку камень, как сын лесника, балуясь с едким лютиком — иссык-кульским корнем, — отравил всю свою семью, как он убил своего первого барса, и о том, как произошла алма-атинская катастрофа в 1921 году, когда грязевая лава и вода уничтожили целый район города.
Рассказывал он очень хорошо, и время шло незаметно, но вот у пристани раздался свист и короткое приказание.
— Сорокин, в лодку!
Не разговаривая и не отвечая на наши расспросы, Гусев жадно выпил оставленный для него холодный чай, поудобней пристроил рюкзаки и
— Начинается! — сказал Горцев, указывая на неожиданно появившийся айсберг далеко на середине озера. — Нагрелась немного вода, теперь вот и пойдет потеха.
Подтверждая его слова, недалеко от берега, буравя воду, закрутилась еще одна ледяная «мина». Но лодка уже отплыла от этого места, и товарищи ничего не заметили.
На каждый рейс уходило в среднем полтора часа. На этот раз Гусев вернулся раньше. Воду морщила легкая рябь. С верховьев ледника дул свежий ветерок.
Как бы объясняя торопливость Гусева, вслед за «ледоколом» выплыла лебединой стаей целая дюжина маленьких льдинок и продефилировала мимо нас к западу.
— Началась передвижка льдов, — сказал мне Валентин. — Если не смогу пробиться — жди здесь до завтрашнего утра.
Я остался один.
С востока плыли по озеру сотни маленьких льдин. Ветер становился сильнее. Когда я посмотрел на айсберги, отколовшиеся сегодня утром от нашего ледничка, то заметил, что они изменили свое положение. Гонимые ветром, двигались величественные плавучие льды самых диковинных форм. Некоторые из них возвышались над водой на 8–10 метров. Значит, подводная часть таких айсбергов уходила вниз по крайней мере на 30–40 метров.
Вот, шаркнув ноздреватым боком о берег, одна льдина остановилась у нашей пристани. Я с яростью ткнул ее ледорубом, и, заколыхавшись, льдина поплыла дальше. С грустью смотрел я, как лед все больше и больше забивал чистую воду. Два часа прошло. Лодка не возвращалась. Я проверил оставшийся рюкзак и утешился немного, увидев, что один спальный мешок находится при мне. Зато из продуктов, кроме дневной порции галет и оставшегося со вчерашнего дня куска сахару, у меня ничего не оказалось. А если и завтра льды будут забивать проход? Или если ударит мороз и вся эта каша замерзнет у берега? Вот теперь мне стала понятна поговорка — сидеть у моря и ждать погоды. От размышлений оторвал меня голос Гусева.
— Эй! Толкни ее! Толкни ледорубом! — кричал он.
Я бросился к берегу. Большая плоская льдина неохотно поддалась моим негостеприимным толчкам и отползла, шурша.
— Ну и каша! — сказал Гусев. — Еле пробился. Хочешь рискнуть или будем ночевать?
Не отвечая, я поспешно захватил вещи и полез в лодку. Сидеть на рюкзаке было очень удобно. Гусев протянул мне свой ледоруб и взялся за весла.
Теперь я мог хорошенько осмотреть боковой ледник, медленно проплывающий мимо нас.
Один из айсбергов напоминал женщину в чадре, другой — пьющего слона, третий — двугорбого верблюда. То в одном, то в другом месте раздавался грохот обламывавшихся при столкновении льдов. Мешал плыть сильный встречный ветер. Гусев поминутно оглядывался, не доверяя моим способностям рулевого. Лодка шла, виляя, юрко пробираясь в проходах между льдинами. Вот и Коричневая скала, которую нам удалось миновать благодаря лодке. Несомненно, гораздо приятнее сидеть на своем рюкзаке, чем тащить его на спине по скалам.