Кабак

Якубов Олег Александрович

По Москве, как автобусы, передвигались танки, обстреливали Белый дом и телевизионный центр в Останкино, лилась кровь, гибли люди. А политики, взобравшись на баррикады, кричали в микрофоны, мегафоны и просто самодельные рупоры – каждый свое.

В итоге всех перекричал самый габаритный, колоритный и зычный из них, преодолевший нелегкий номенклатурный путь от Уральского хребта до белокаменной. Взобравшись на политический олимп, он отряхнул со своих ног коммунистический прах, демонстративно вышвырнул партбилет и принялся за возделывание демократии, решительно выкорчевывая мешавшие ему «сорняки».

*

Борис Николаевич был фигурой эксцентричной. Возглавив партийцев Москвы, он однажды ранним утром, правда, все же прихватив телохранителей, отправился на отдаленный захолустный рынок. Да не рынок даже в полном понимании слова, а так – три торговки, две морковки. Взгромоздившись на какоето возвышение, громовым голосом провозгласил: «Товарищи! Я – первый секретарь Московского городского комитета коммунистической партии Советского Союза Борис Николаевич Ельцин!» Был погожий воскресный день. Домохозяек и любителей утреннего пива на рынке было достаточно. Они собрались послушать импозантного, с благородной сединой, мужчину.

– Ну что, товарищи, – обратился к толпе оратор. – Как цены, не жмут?

Поскольку мы, люди простые, искренне полагаем, что дешевыми могут быть только бесплатные продукты (конечно, лучше если б за них еще и приплачивали), то толпа, мгновенно признав в заклятом коммунисте барина, дружно изображая возмущение, загудела:

– Жмут, родненький, как же им не жать, батюшка. Не напасешься на мироедов. Надо бы их к ногтю.

Борис Николаевич, окруженный доброхотами, немедленно отправился прижимать к ногтю означенных мироедов.

В хлебной палатке, сверкая металлическими зубами, первого коммуниста Москвы, вытянувшись по стойке «смирно», приветствовал пожилой мужик с черной перчаткой, натянутой на протез руки.

Промыкавшись два года по госпиталям, израненый солдатпехотинец вернулся в родную Москву. Власти выделили ему на рынке площадку, на которой он соорудил дощатую палатку, где фронтовик стал продавать по карточкам хлеб, крупы, сахар. Так он и стал одновременно заведующим, продавцом и даже грузчиком этой торговой точки. Ослепительная улыбка бывшему фронтовику не помогла. Ельцин набросился на него с упреками за ограниченный ассортимент, обвинив, что тотде самолично наносит непосредственный урон здоровью горожан. И даже обвинил в саботаже. Толпа сочувствовала молча – ветеранафронтовика в районе хорошо знали и уважали за добрый нрав да еще за то, что благодаря его стараниям хлеб в палатку привозили каждый день дважды и даже вечером можно было купить свежую теплую булку.

Посчитав свою миссию перед народом на этот день выполненной, Борис Николаевич убылис. На следующий день собрал большое совещание – тогда это называлось неповоротливым, как телега, словом «совхозпартактив», без репетиций и не выговоришь. Так вот, на этом самом активе Ельцин с партийной прямотой и принципиальностью заклеймил того самого инвалидафронтовика из хлебной палатки на крохотном рынке. Выходило, что во всех недостатках и преступлениях, что творились в отечественной торговле, только этот рыночный «упырь» и виноват. Ни Министерство торговли, ни прочие государственные и партийные организации упомянуты в качестве виновных на том совещании не были.

Когда Борис Николаевич вынужден был оставить свой высокий партийный пост, его стали преследовать какието невероятные истории. То он падал с моста в реку, где любой иной расшибся бы непременно, то на него покушались какието злоумышленники. Народ, понятное дело, всегда за страдальцев, Ельцину сочувствовали. К тому моменту, когда он взбирался на баррикады, потом разогнал верховный совет, он уже приобрел популярность, массы были на его стороне. Изменив конституцию, гимн и флаг, новый рулевой повел страну по рельсам, которые прокладывал сам.

Называя свою паству им же изобретенным неологизмом «россияне» (это слово он всегда произносил с душевным подъемом), президент с невиданным энтузиазмом разорял страну.

При этом призвал подключиться к этому интересному процессу любого желающего. Не очень задумываясь над словами и последствиями своего призыва, произнес буквально следующее: «Вы возьмите ту долю власти, которую сумеете проглотить». Это где же, интересно, он видывал таких скромников, что от горячего пирога отламывают лишь скромный кусочек, оставляя самые сочные и сытные куски сотоварищам? Не у себя ли в КПСС? Аппетит, как известно, приходит во время еды, особенно, когда еда – на дармовщинку. Так что власть проголодавшиеся наши сограждане глотают по сей день, да все никак не наглотаются.

Ближайшее окружение самого Бориса Николаевича, где члены семьи имели далеко не последний голос и не самый плохой аппетит, в этом «папе» старательно помогали. Когдато про комсомольских функционеров ходила байка, дескать, от обычных людей их отличает то, что они работают как дети, а пьют как взрослые. Разом отрезвев и повзрослев, бывшие лидеры коммунистического союза молодежи, теперь составляли чуть ли не основу нового класса нуворишей. Они скупали заводы и целые отрасли промышленности, открывали банки, выкорчевывали лесные массивы, чтобы построить на их месте элитные виллы и коттеджи, фешенебельные гостиницы и места увеселений. А у простых людей отняли все, что наживалось годами. Кучка разбойников безнаказанно повергла в нищету огромную страну.

На улицах появились зарубежные лимузины с дочерна затонированными стеклами, среди них преобладали джипы. Из окон автомобилей, так же как и на улицах, постреливали. Сводки новостей напоминали краткие изложения гангстерских боевиков. Перемежались они ежеминутной назойливой рекламой, из которой мы узнавали, чем одни женские прокладки выгодно отличаются от других и как вести себя представительницам прекрасного пола, чтобы в белых брючках безбоязненно ходить в критические дни. Реклама сообщала, какое именно зарубежное снадобье избавит от грибка ногтей и излечит геморрой, что сникерс и бутылка кокаколы прибавят энергии, а марокканские мандарины вкупе с особо прочными презервативами привнесут мир и покой в семейную жизнь.

Изменилась и мода. Мужчины щеголяли в малиновых пиджаках, парни помоложе предпочитали кожаные куртки, преимущественно черного цвета, а также расцветки павлиньего хвоста спортивные костюмы, в которых могли с одинаковым успехом валяться с девчонкой на лужайке и пойти в Большой театр, если, конечно, столь дикая мысль пришла бы им в голову.

В обиход вошли непонятные и невесть откуда взявшиеся словечки, целые фразы. Народился, сразу взрослым, а потому пьющим, курящим и матерящим всех и каждого, целый социальный класс – новые русские. Их опасались, ненавидели и уважали – одновременно, что получило свое отражение в многочисленных анекдотах. Старый еврей подходит к новому русскому и говорит: «Папа, дай денег». Или вот еще шедевр народного творчества: «К священнику приходит новый русский и говорит, что у него умер брат. Настаивает, чтобы во время отпевания батюшка назвал покойного святым. Батюшка отнекивается – никак невозможно, кощунство это. Новый русский сует ему пачку денег – «котлету» и грозит: либо святым назовешь, либо на ремни порежем. Идет служба. Священник произносит: «Братья и сестры. Мы провожаем в последний путь такогото. Покойный был страшным человеком, насиловал, грабил, убивал, руки его были не по локоть, по плечи в крови. Но он был святым, по сравнению с тем упырем, что стоит сейчас за моей спиной».