Святая земля состоит из святыхвещей, перемолотых в пыль,замешанную на жирной смазке греха.По этой тропе ковыляет судьба живых,калека, опирающийся на костыль,из которого сыплется труха.Трудно поверить, что это истинный путь.Глубже вдыхай полуденный зной, настойладана, предательства, клеветыи немного воздуха, чтоб дотянутьдо прохлады и темнотыи услышать крик часовых и шагиза городской стеной.Жизнь прочна и надежна. Врагипокуда на подступах. Подступы укреплены,ложь и насилие ходят дозоромвдоль городской стены,взгляд старца,встречаясь со взором блудницы,загорается. Белые голубицызарезаны и сожженына алтарях столицы,во славу добродетельной и премудрой жены.
"На
плоскую крышу дома жертвенный свет луны…"
На плоскую крышу дома жертвенный свет луныложится. Он наполняет собою двор,серебрит без того серебристые кроны древ.Лежу, запрокинув голову к небесам.Небеса начинают вращаться. Они вольныделать что им угодно. Они омрачают взорслишком внимательный. Они отверзают зев,бездну, которой Всевышний страшится сам.Выпирают, клубясь, деревья из-за оград.Вспоминают дороги тех, кто ушел вчера.Тяжкий жар вожделения опускается в пах.Минута – и тело охватывает дрожь.Глиняный град ступенями сходит в ад.Над ним нависает Храмовая гора.Мир преисподней страшен на первых порах.Звездное небо лжет. И я повторяю ложь.
"Отбросы, обноски, обломки…"
Отбросы, обноски, обломкиобразуют культурный слой,то, что стало костями, черепками или золой;пронумерованные фрагменты, разложиврядом (или рядком) на мешковине,расчистив метелкой из перьев сизых и жестких,могут собрать, воссоздав, древний сосуд,который, свое отслужив,забыл о том, что хранил в сердцевине.Это о черепках. Что до громоздкихобломков черепа, то они могут лежать спокойно,пока труба не позовет на Судкости, мышцы и нервы; все это послойновозобновляет тело, которое вознесутангелы в райские кущи – по недосмотру, илибесы утащат в ад – честь по заслугам;у подсудимой души и у воскресшей пыливряд ли найдутся причинывосхищаться друг другом.Среди прочих находок – медные зеркала,вернее, остатки их, под патиной отражений,без остатка поглощающие лучи,затягивающие, как воронка; вечная мгланенасытна, рассеять ее – кричи не кричи —не удается. Единственный шанс поправить дела —действовать недеянием. Не делать резких движений.Под чернотой непроглядной скрыто лицо твое,или Твое Лицо. Восстановив чертыпосредством работ по времени и металлу,удается хотя бы немного отодвинуть небытиеи, сотворив молитву, приблизив глаза к овалу,попробовать убедиться, что это и вправду Ты.
"Дворик, вместившийся в рамах оконных…"
Дворик, вместившийся в рамах оконныхмежду иконой и белой плитой.Ветка в пупырышках светло-зеленых,маленький купол и крест золотой.Дни за неделю заметно длиннее,жаль только, годы совсем коротки.Небо безоблачно – Богу виднее:дворик, старухи, цветные платки.Ты, для Себя сохраняющий горсткустарых домов – низкорослых, жилых,купол, что сверху – не больше наперстка,не отличаешь особо от них.Ко Всехскорбященской, что на Ордынке,сходятся люди – вдвоем и втроем.Души плывут, как весенние льдинки,Дух омывает их, как водоем.Вижу чертог Твой украшенный, Спасе,но одеяния нет, чтоб войти.Темные складки души в одночасьесам, Светодавче, разгладь, просвети.Нет мне спасения, разве что чудо.Нынче не шьют покаянных рубах.Корочкой, словно во время простуды,ложь запеклась у меня на губах.
"Не лягу спать в одном шатре…"
М. Г.
Не лягу спать в одном шатрес тобой, Юдифь. Мои войска(мечи в руках – в глазах тоска)построились в каре.Плевать. Я заведу в квадраттвою страну, ее жильцов,прах прадедов, тела отцов,ошметки плоти – всех подряд,мочащихся к стене,я завлеку к себе в шатервсю чистоту твоих сестер:теперь она в цене.Пускай растут в утробах ихмои солдаты. Пусть в живыхостанутся они.Пускай издохнут в родовыхмученьях матери. Взгляни —их нет. Разрой своим мечомпесок. Не думай ни о чем.Ложись со мной. Усни.Но молча в раме золотойты катишь по траве пятойподобие мяча,лицом к толпе, склоняясь вбок,под тканью выпятив лобоки груди. Солнце из-за тучшлет утренний багровый лучна лезвие меча.
Войнушки
На
убитом врагена одной ногестоит дебил-ветеран.Его головаторчит, чуть жива,а член скончался от ран.Божье имя, поди,из пустой грудидавно улетело, как вран.Приветик, Оська! Глядь, впередиклубится густой туман.Друг, позарез четвертак, хоть роди!Шарман, придержи карман!В глубине дворавойнушки-игра,калечит себя детвора.Васька, гребаный в грот,жует бутерброд,на нем пузырится икра.С надеждой глядит советский народна острие топора.Есть еще время идти впереди силы кричать "Ура!".
"Удушающий аромат…"
Удушающий ароматцветущих столетних лип,лилово-малиново-алый закат.Крик матери. Детский всхлип.Черный с желтым китайский халат.Отчим – тот еще тип.Бронзовка летит на газон,забирается в глубь цветка.Начинается долгий дачный сезон.Странно, что жизнь коротка.Странно, она проходит как сон,как мелькание мотылька.Говорящий столб. Сообщение ТАСС.В кастрюльке суп разогрет.Рукомойник. Эмалированный таз,поставленный на табурет.Сколько раз тебе говорят! Сколько раз!Сколько лет тебе, сколько лет?И опять пластинка – щелчок, повтор,повтор и опять щелчок.Лоза цепляется за забор.Мать собирает кудри в пучок.Пластинка крутится до сих пор.Летит золотой жучок.
"Жили совсем недавно Абрам и Сара…"
Жили совсем недавно Абрам и Сара.Сара с кошелками возвращалась с базара.Абрам сидел у окна и читал газету,передовицу – как поклоняться Сету,Осирису, Ра, Анубису или Изиде,как сладко мумии спать в большой пирамиде.В детстве он тоже мечтал стать мумией. Позжеон приобрел отвращение к черной высохшей коже,золоченым маскам, расписным саркофагам.Лучше остаться живым и работать завмагом.Лучше играть в домино во дворе под сеньюогромного дуба, чем становиться теньюсамого себя, слышать Голос, видеть виденья.Но Голос звучит, виденья перед глазамистоят, зачем – не понимая сами.Тот же Голос, который сказал "Изыди!".Куда изыди? Правнуки – к той же Изиде,в страну кирпичей и корзин, откудане выбраться, если не будет чуда.Абрам берет нож, которым резали булку,кричит в окно: "Исаак! Айда на прогулку!"И уводит сына вверх по наклонному переулку.
"…Доколе облако не взяло Его из вида их…"
…Доколе облако не взяло Его из вида ихи не вернуло. А кто же отдаст, если возьмет?Он пребывает с нами, но их оставил однихпосреди земли, где течет молоко и мед.Посреди времен, где с пророком спорит пророкза верное вечное слово и лучший кусок,где невинный отрок пускает струю в песок.Внутри домов, где застит дверной проемтучный римлянин со щитом и копьем,где сестра говорит сестре: "Давай поиграем вдвоем!"На земле, где пока светло, но скоро будет темно.В душе, где между сердцем и разумом – каменная стена."Где, смерть, твое жало?" – Да вот же оно!"Где, ад, победа твоя?" – А вот и она!Что ж Ты стоишь и стучишь? Не тревожь мальца.Он, руку в карман запустив, изучает свежий "Плейбой".Дай ему прежде убить и похоронить отца,а потом он, возможно, пойдет за Тобой.Мама, можно потрогать золотого тельца?В пионерском лагере горнист протрубил отбой.
"Стоит корыто, другим накрыто – цинковый гроб…"
Стоит корыто, другим накрыто – цинковый гроб.Благородный афганский народ победит в борьбе.Анекдот. "Здесь живет Петя, мать его еб?" —"Я его мать!" – "Блядь, так мне ж не к тебенадо, мать твою еб!" – "Мама, к тебе пришли!"Сынок, тебя призовут, сынок, погоди!Слишком жарко для водки. Гитара бренчит вдали.Подонки ходят туда. А ты туда не ходи.Не отпускай свою память гулять во дворе,где ходят старик в трусах и женщина в бигуди.Не пей, сынок, больше не пей, не стой на жаре.А где же еще стоять с наколкою на груди:орел, распластавши крылья, несет змею.На столе помидоры, губчатый хлеб ржаной.Чумазый мальчишка прячет в кулачке за спинойсеребряную монетку – юность мою.