При скончании века, на его острие,совпадающем в данном случае с острием иглы,скользящей по черной бороздке, кавалер де Гриепоет о своей Манон. Тополь в виде метлы,прислоненной к небу, сметает прочь остатки ночныхсветил и ошметки своей же листвы заодно.Звуки ложатся в стопку, как в церквах у свечныхящиков поминальники. Голгофа входит в окночерною крестовиной, понуждая звучатьарию как молитву. Шипение, треск, щелчкипридают торжественность голосу, накладывая печатьцерковности на историю, в которой сердца толчкине более чем механика. Работа пружины. Завод.Ящик красного дерева. Ручка, что в наши днинапомнит о кофемолке. Вотмы и остались из всей родни на свете одни,"Юлий Генрихъ Циммерманъ". Поставщик дворарасстрелянного величества. Тяжелый диск на штырьке,покрытый зеленым сукном. Рулетка и ломбер. Вчера,лет девяносто тому, солдат выносил на штыкена свалку русской истории милую тусклую жизньнаших прабабок и прадедов. Дачную местность. Сирень.Однообразный мотив, с которым только свяжись —не отцепится, не разломив голову, что мигрень.
"Сцепленье, расхождение, сплетенье…"
Сцепленье, расхождение, сплетеньетрех нот в грегорианском песнопенье.Теченье-лопотание потока,латыни шелестящая осока.Здесь символ Агнца видит символ Рыбы,глядясь в быстротекущие изгибы.Здесь крест сияет меж рогов оленя,здесь просит лев: "Прими мои моленья!"Здесь скалы говорят о твердой вере,полет голубки – о грядущем веке.Здесь, пошатнувшись, можно оперетьсяна что угодно. Жаль, не отогреться.Здесь яд светлеет, смешиваясь с кровью,и ангел ставит камень к изголовью.
И еще, закрыв глаза, представляешь лазурные воды.Это лагуна. На берегу небольшой укрепленный город.Над лагуной облако. Ангелы, словно годы,медленно пролетают. В церкви тяжелые сводыдержатся на молитвах о том, чтобы не постиглиград ни огонь, ни меч, ни потоп, ни голод.Послушник в белом ползет к прелату. Его постригли.Между тем противник ведет осаду, запас еды на исходе.В колодцах вода зацвела. Моровое поветрие у порога.Но это обычные вещи. Все ведут себя, вроденичего не случилось. Девушка-недотрогаушла с солдатом. Ноги торчат из стогапрошлогоднего сена. Князь заботится о народе.Все навсегда пропало. Никто не заметил пропажи.На рынке христопродавцы кричат, набивая цену.На дозорной башне пялят пустые глазницы стражи,ослепленные за неспособность видеть сквозь стену.
"Средневековье бывает довольно часто…"
Средневековье бывает довольно частои длится довольно долго, обычно не совпадаясо временем нашей жизни. Оно бывает уделоммертвых девственниц, королей, архиепископов, нищих,продолговатых статуй, слепых от рожденья,в ниспадающих складках, застывших в нишах.От средних веков остаются сооруженья.Камень на камень наваливается всем телом.Синагога с завязанными глазами стоит, рыдая.Рядом с ней улыбается Церковь. Вероятно, от счастья.Средневековье бывает у мертвых. Нам от этого раяостается то античность, то Просвещенье, то Возрожденье.Мы строим, мы ходим строем. Под звуки грачиного граявыносят знамя особо отличившейся части.Следом за флагом Свобода приходит нагая,не терпящая послушанья, ни тем более возраженья.Средневековье в отстое. Возрождение – это круто.Вот оно опять подступает вплотную к гетто,где упакованы в прочные стены (брутто)страх и трепет еврейской души (бесплотное нетто).
"Старик ударами каблука…"
Старик ударами каблукадобивает оскалившегося зверька.Потом за хвост поднимает тельцеи отбрасывает. Второй негодяй безрук.На культю насажен железный крюк.Что еще сказать о его владельце?Всюду мертвые крысы. В толк не возьму:всюду мертвые крысы – это к чему?Не поминай суму и чуму.Особо чуму. Все равно не услышу.Лучше вот погляди: покидая крышу,химера летит головой во тьму.Пьет вино душегуб, не чувствуя губ.Льнет к суккубу инкуб, к инкубу – суккуб.Самцы ревут, покрывая самок.На кресте собора железный петухсвятой розарий читает вслух.Из вершины холма выпирает Замок.
"Вот Сатана. Он едет верхом…"
Вот Сатана. Он едет верхомна хромой седой кобылке с грехомпополам, с погибелью накоротке.Проезжает узкую улочку. Вдругпред ним – река и цветущий луг,и лодка плывет по реке.На одной ноге, на самой корместоит монах не в своем умес горящим крестом в руке.Он корчит гримасы, поскольку огоньразгорается, жжет ладонь.И лодка плывет по реке.Огромные рыбы всплывают со дна.В чешуе отражается седина:бес в ребре, седина в бороде.В облаках читают псалом чтецы.Дьявол скачет во все концы,а лодка плывет нигде.В небе – Агнец с крестом меж роговсмотрит вниз. Он видит враговсоцветьем несчетных глаз.Он видит всадника и пловца,пешего, лешего, подлеца,но прощает – на этот раз.
"Во времени, как и в пространстве, есть святые места…"
Во времени, как и в пространстве, есть святые места.Места паломничества. Здесь нечестивых устав кровь замолкают, припадая к подножью креста.Здесь капюшон закрывает верхнюю половину лица,но по излому губ и острому подбородку узнаешь гордеца.Потом – второго и третьего. И так без конца.Посмертные судьбы врагов разведены по полюсам:в пылающий центр земли, к слюдяным небесам,совершенно безоблачным. Что хуже? Не знаю сам.Поющие ангелы. Квадратные ноты. Круглые рты.Ниспадающие одежды скроены из пустоты.Господи, я взываю к Тебе, но не слышишь Тыни моей мольбы, ни его, ни вообще ничьей.По цветущему лугу бежит звенящий ручей.У разрушенных врат алебастровый старец со связкойключей.
"Улочка слишком узка. Когда из окна…"
Улочка слишком узка. Когда из окнальют нечистоты – не увернуться. В столицедела обстоят иначе. Там повсюду виднарассудительность герцога, да продлитсявремя его владычества! – молится вся страна.Там вдоль домов – канавы. На каждом доме балконзакрытый, но с круглой дырой в полу. Оттудавниз низвергаются желтые струйки или слышится стон:кто-то выдавливает экскременты. Ночная посудатам не нужна. О, герцог! О нас позаботился он.Конечно, по улице ходят посередине, гуськом.Опять же запах. Но лучше с плеском в канаву,чем прямо на голову. Даже мечтать о такомпрежде не смели. На площади видишь оравувосторженных граждан. Герцог сидит верхомна любимой кобылке. Как любимой? Это вопрос.Всякое говорят. Скотоложство – личное делоскотоложца. Пустяк, если вспомнить горбатый носгерцогини, ее большое, должно быть дряблое тело,собранный на макушке узел седых волос.Закипая, огромное облако заполняет весь небосклон.Но толпа не расходится. Также и смена столетийне мешает сброду сбегаться со всех сторон,чтобы увидеть, как герцог, епископ и некто Третийпосредине площади плотью выкармливают ворон.
"Человек никогда не бывает один. Рядом…"
Человек никогда не бывает один. Рядом(или, вернее, над) глядит немигающим взглядомГосподь, а в подполье мышью скребет Сатана.Иногда он выскакивает на пружинке.Это он, я знаю его ужимки,да и тень на стене хорошо видна.Я бросаю в него чернильницей. Мимо!Он смеется беззвучно, рожи корчит незримо.По стене растекаясь, причудливое пятнонапоминает опять же исчадье ада.Сквозь окно доносится блеянье стада,и вечерний свет наполняет окно.Городок сжимается, в небо выставив шпили.Ратуша и Собор. Кто знает, зачем мы жили?Между Спасеньем и гибелью, как между двух огней.Между матерью и отцом – духовной и светской властью.Между бездной и бездной. Между страстью и страстью.Спит душа. Холодные звезды стоят над ней.
"Если стремишься к Богу, тело само по себе…"
Если стремишься к Богу, тело само по себеудлиняется и сужается. В постоянной борьбеплоти и духа черты заостряются. Глаз намне велено поднимать, чтобы не быть соблазноми себя поберечь. Упругие, нежные груди(если вы девушка) теряются в складках платья.Страшный суд (сие же последнее буди! буди!)в облаках раскрывает свои объятья.Пастырь добрый овечку кладет на плечи.Не плачь! Время ранит, а вечность лечит.Все это так, но легкий изгиб бедра,выставленная чуть вперед нога,улыбка, мелькнувшая на мгновенье,говорят о том, что на белых ризах добраможно найти отпечатки пальцев врага.Тебе понравилось прикосновенье.И тогда остается сделать последний шаг.Превратиться в скульптуру. Напоминающие лягушатангелы держат герб. Властители в нишахпохожи на нищих духом. Или просто на нищих.И ты – среди них. В углубленье последней стеныпоследнего храма в стране. Верней – в осколке страны.