Качели судьбы
Шрифт:
На другой же день Лариса рассталась с Костей. Через много лет, вспоминая об этом, она испытывала неловкость и стыд. Славный парень, от которого она видела только хорошее. Он с радостью исполнял все её прихоти и пожелания, его ничего не раздражало и не тяготило. Был он нежен и робок. Через некоторое время, когда Костя заговорил с ней о женитьбе, и она как будто даже поддерживала эти разговоры, хотя и не торопилась с ответом, он попытался склонить её к близости. Они сидели на диване у Ларисы дома, одни, и Костя, сначала шутя прижал её плечи к диванной подушке. Но потом, распаляясь и уже почти себя не контролируя, стал целовать девушке шею, тело в вырезе лёгкого платья б`oльными, оставляющими следы поцелуями. Мускулы его ног напряглись, а руки лихорадочно гладили её бёдра уже под платьем. Он шептал что-то ласковое, полубредовое: «Всё равно будем вместе… Не могу… Люблю…» Сначала Лариса испуганно и взволнованно
— Если ты сейчас не остановишься, сюда больше ногой не ступишь…
И Костя замер, тяжело перевёл дыхание, сел, закрыв лицо ладонями, с дрожью переборол себя. Больше он никогда не повторял подобной попытки. Лариса догадывалась: Костя считает её невинной девушкой. По сути, думала она, он прав. Она не ощущала своего женского естества. Ей очень нравилось целоваться с ним, но и только. И разочаровывать парня она не собиралась: пусть заблуждается, ей так даже удобно. Ведь серьёзно о Косте Лариса не думала уже давно и продолжала встречаться с ним просто потому, что был он славный и весёлый, удобный спутник для прогулок, походов в кино и кафе, не жмот — не возражал, когда она брала с ними за компанию одну-двух подружек. Но его шуточки, анекдоты, над которыми он от души смеялся, были глуповатыми. Он не интересовался книгами, читал мало — то, что случайно попадалось под руку. Знал, что Лариса пишет стихи, но относился к этому так безразлично, словно ничего и не было. Наверное оттого, что последнее время девушка тяготилась их встречами, скучала и злилась, она и сказала ему без подготовки, прямо и резко:
— Больше мы встречаться не будем.
Костя растерялся, хотя, конечно, сразу всё понял.
— Почему, Ларочка? — спросил он.
— Я люблю другого человека.
Но Костя не хотел этому верить, искал другую причину.
— Если ты не хочешь выходить ещё замуж, считаешь, что рано, я ничего, я подожду. Давай и дальше просто так встречаться…
Сердито отвернувшись, Лариса пошла от него через сквер, бросив на ходу, полуобернувшись:
— Больше ко мне не приходи!
Она отошла довольно далеко, когда услыхала вслед торопливые шаги: Костя бежал вдогонку. Непонятно почему, гнев захлестнул её. Оттого ли, что он не хочет оставить её в покое, всё на что-то надеется, оттого ли, что свою вину, себе в том не признаваясь, ощущала… Однако, резко обернувшись ему навстречу, она зло крикнула:
— Отстань от меня, слышишь, отстань!
Он остановился и протянул ей ладонь с двумя ключами на брелочке:
— Вот, возьми…
Это были ключи от её квартиры. Лариса любила гулять со свободными руками, без всяких сумочек, на платье тоже не было карманов. И она, как часто это делала, в этот день тоже отдала ключи Косте. И забыла о них. А парень протягивал ладонь навстречу её злому окрику, и губы его дрожали, а в глазах стояли обида и укор.
Именно этот жест и этот взгляд вспоминала Лариса, повзрослев, с чувством вины и стыда. Но тогда иные мысли, ожидания и мечты владели ею. И она точно знала: нельзя встречаться с двумя сразу, одного любя, а другого жалея. Однако в следующие долгие четыре года граф развеял её наивные убеждения. Мучаясь сам, жил двойной жизнью, и её обрёк на раздвоенность, легкомыслие и ошибки — от желания вырваться из плена, отомстить, причинить боль. От страстного желания быть счастливой…
ГЛАВА 13
Рабочий кабинет хорош для кропотливой возни с бумагами, документами, для подсчётов и сопоставлений, для долгого размышления, если, конечно, отключить телефон и отослать напарника на задание. В кабинете хорошо совещаться с коллегами, спорить, разрабатывать версии. А вот разговаривать с людьми Кандауров в этом официальном месте не любил. В крайнем случае прибегал он к вызову по повестке — когда невозможно было иначе. Но больше всего любил общаться в простой, привычной для собеседника обстановке: на скамейке сквера, в кафе или квартире. И лучше — на кухне. Он любил кухни потому, что там можно было курить, а общий перекур располагает к откровенности. На кухне сама собой возникала мысль о чае или кофе, а за чашечкой разговор ведётся спокойный, искренний.
С Всеволодом Андреевичем, мужем погибшей, Викентий уже встречался. Первые их встречи проходили в тяжкие минуты — на опознании, на похоронах, в первые дни после трагедии. Теперь Викентий вновь позвонил Климову, попросил о встрече, извинился за то, что скорее всего придет поздно. Климов ответил, что это не страшно, он полуночник. И вот они сидят на кухне, пьют свежезаваренный крепкий чай, курят.
Вчера Кандауров получил сведения из Николаева. Валерий Григорьевич Сарматов с середины августа и весь сентябрь лежал в больнице: получил множество
— Я ещё в отпуске, — говорил Климов. — Сначала взял за свой счёт, а потом сразу — тарифный. Легче было бы работать, среди людей, в делах. Но сына, — кивнул на комнату, где спал Федя, — оставлять одного боюсь пока. В школу вожу, встречаю, гуляем вместе, читаем, уроки делаем.
Он замолчал, подумав, наверное, что всё равно скоро ему выходить на работу… Викентий не стал говорить ему о подробностях розыска. Чувствовал, что есть в Климове какое-то отторжение. И понимал: жутко и страшно слушать о том, что делал в последние минуты родной тебе человек, как подкрадывалась к нему гибель. Он сказал только, что теперь они знают точно: убийца был знаком Ларисе Алексеевне, но встреча с ним, хотя и не обеспокоила её, но и не обрадовала.
Едва Викентий произнёс эту фразу, Климов встал, резко двинув табуретом, пепел сигареты просыпался ему на брюки. Он и без того был бледен, но Викентий готов был поручиться — побледнел ещё больше.
— Я знаю одного такого человека, я думал о нём, с самого начала думал!
Голос Климова дрогнул. Он с трудом брал себя в руки. Но вот загасил сигарету в пепельнице, сел, глянул прямо в глаза Викентию.
— Я сам хотел всё о нём разузнать, найти. Тут всё так непросто, переплетено. Я подозревал этого человека, да, но мог и ошибиться. Поэтому и хотел сам. Но не получилось.
— Кто же это?
— Я расскажу сейчас. Но чтобы вы всё поняли, нужно начать с самого начала, издалека. У вас есть время?
— Меня никто не ждёт, — коротко ответил Кандауров.
Отец Всеволода, офицер в отставке, хотел, чтобы и сын стал военным. Но тот с детства увлекался иным: рисовал, фантазируя, необыкновенные дворцы, а позже — космические города на неведомых планетах. Семья осела по месту последней службы отца — в небольшой городе на севере страны. Сюда, в более тёплые края, Всеволод приехал учиться. Потому что только в здешнем авиационном институте был факультет, так привлекавший его — космическая психология. Через пять лет, получив диплом, сразу же поступает в художественную академию. Пишет статьи в журналах, участвует в выставках. И получает, ещё участь на последнем курсе, интереснейшее предложение: в городском проектном институте начинает работать новое бюро, напрямую связанное с космосом — настоящим и будущим. Двадцатисемилетнего Севу Климова зовут туда работать сразу по окончании института.
Поселился Всеволод в общежитии для молодых научных работников. Знатное это было общежитие, занимающее подъезд в старинном красивом доме в центре города. За каждой дверью — четырёхкомнатная квартира, коридоры с ответвлениями, две кухни, лоджии, кладовки… комнаты большие, но в каждой располагалось только по два человека, так что жили ребята просторно, приятно, по товарищески…
Однажды Сева вернулся почти в пустое общежитие: его немного температурило, и начальник заставил уйти с работы пораньше. Согрел чаю и включил телевизор — они с коллегой по комнате недавно взяли его на прокат. Скоро должен был начаться футбол, а пока местная телестудия вела какую-то литературную передачу. Намазывая булку маслом и прихлёбывая чай, Климов машинально слушал. Ведущий представлял молодых поэтов и прозаиков, задавал им вопросы. Вот он сказал, что у Ларисы Тополёвой вышла совсем недавно первая книга стихов. На экране появилась тоненькая голубая брошюрка, а потом девушка. Она сидела, чуть склонив к плечу голову, худенькая, серьёзные глаза — тёмные и большие, причёска такая, какую носили, наверное, средневековые принцы. Она ещё не сказала ни слова, но Сева замер, держа на весу свой бутерброд. Вот ведущий что-то спросил, и она улыбнулась. Лицо сразу стало озорным и словно давно-давно знакомым. «Почитайте стихи», — сказал ведущий, и девушка кивнула. И голос её показался Севе необыкновенным — глубоким, задумчивым, и слова…