Как подсказало сердце
Шрифт:
— Я ничего не говорила. Это не я.
И Хедда побежала к Лютеру. Его тело лежало на полу. Она бросилась на него, и ее погребальные вопли огласили зал. Но Гай понимал, что это фальшивые слезы.
— Значит, я ошибался насчет Роджера.
— Ты слышал? — спросил он Роуланда.
— Слышал.
Гай опустился на колени рядом с другом и с горечью сказал:
— Ты ошибся насчет Роджера в тот раз. Но только в тот. Ты лежишь сейчас из-за него.
Роуланд хотел привстать, но с гримасой боли упал обратно.
— Рана серьезная?
— Тяжелая, — признался Гай. — Но ты сильный.
— Лютер тоже был сильным. — И кровавая сцена снова возникла перед его взором. — Как Лютер?
— Прости, Роуланд. Он мертв.
Роуланд закрыл глаза. Конечно. Он это знал, когда увидел, как Лютер упал. Лютер. Не его отец. Но в то же время — отец. Узы, которые связали их за много лет, сделали его отцом, как правильно говорила Бригитта. И эта связь оказалась сильнее, чем полагал Роуланд. Его охватила такая боль, которой он никак не мог ожидать.
— Пусть упокоится с миром. Он отмщен.
— Я видел, — тихо ответил Гай. — Я видел, что за себя ты тоже отомстил.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты разве не знаешь, кто всадил тебе нож в спину? — спросил Гай. — Роджер. Твой собственный меч тоже глубоко в него вошел. Роджер мертв.
— Ты уверен?
— Да. Люди Торстона разбежались. Но вероломство Роджера произошло на виду у всех. Извини, что я сомневался на его счет. Я никогда не думал, что даже Роджер мог напасть сзади. Ты, оказывается, знал его лучше, чем я.
Но Роуланд не слышал последних слов Гая. Он потерял сознание и уже не чувствовал боли ни от потери, ни от раны.
В то время как Роуланд боролся за жизнь, Бригитта приветствовала цветение весны с печалью в сердце. Секрет ее больше нельзя было скрыть. Квентин побагровел, когда она объяснила ему причины изменения фигуры.
— Ребенок? — взорвался он. — Ты носишь ребенка того норманна?
— Своего ребенка.
— Так ты мне солгала, Бригитта?
В этом крылась причина его гнева — она обманула его. Впервые в жизни.
Она скрывала правду о своем положении с первых дней, как вернулась в Лоруа. Брат был уверен, что сама она уже тогда знала: когда они приехали, было четыре месяца беременности.
— Почему? Почему ты мне солгала?
Бригитта услышала боль в его голосе.
— Если бы я сказала правду, ты бы оставил в покое Монтвиль?
— Конечно, нет.
— Вот и ответ, Квентин. Я не хотела, чтобы мужчины дрались за мою честь, после того, как я сама этой честью распорядилась. Для битвы не было причины.
— И что еще ты мне солгала?
Она опустила глаза, не в состоянии вынести этот обвиняющий взгляд.
— Я скрыла от тебя свои истинные чувства, — призналась она наконец. — В тот день меня ослепляла ярость, и я ненавидела Роуланда за то, что дрался с тобой. Мне было так больно, что я хотела умереть.
— И все-таки ты его защищала.
— Да, — тихо выдохнула она.
Квентин ушел, оставив Бригитту в слезах. Он был так огорчен, что его сердце разрывалось на части. Бригитта тосковала по Роуланду, каждый день молила Бога, чтобы он приехал за ней. Но как она могла объяснить это Квентину?
41
Роуланд потянулся и застонал. Казалось, боль в спине никогда не утихнет. Он искоса посмотрел на брата и увидел, как тот улыбается ему.
— Бьюсь об заклад, у тебя нет шрамов. Иначе ты бы не смеялся над моей болью, братец, — проворчал Роуланд.
— Ты выиграл, — засмеялся Эварард. — Я не вояка. И мало симпатизирую тем, кто воюет, а потом жалуется на свои раны.
— Жалуется на раны… — недовольно проворчал Роуланд. — Я никогда не жалуюсь по мелочам.
— Ну, да, конечно, ты стонешь только из-за нее.
Роуланд нахмурился.
— Мы говорим не о ней. Я и так сказал тебе больше, чем надо.
— Ну когда ты стонешь во сне… — засмеялся Эварард.
Роуланд вскочил и сморщился от боли.
Прошло уже два месяца, но рана еще не зажила.
— Обойдусь без твоих насмешек, — сказал он грубо.
Эварард не обиделся на Роуланда.
— Где же твое чувство юмора? Или оно исчезло вместе с твоей дамой?
— Эварард, клянусь! Если бы ты не был моим братом, я разорвал бы тебя на части! — прорычал он, сжав кулаки. — Не упоминай больше о ней при мне!
— Именно потому, что я твой брат, я могу говорить все, что думаю, — сказал Эварард серьезно. — А ты дважды подумай, прежде чем бить кулаком по этому лицу. Это все равно, что бить по своему.
— Не будь таким самоуверенным, брат.
— Видишь ли, — продолжил Эварард, — ты слишком серьезен, а я шучу. Внутри тебя сидит гнев, Роуланд. И ты разрешаешь ему сидеть, вместо того, чтобы избавиться от него.
— Ты слишком много себе позволяешь.
— Разве? Она оставила тебя, она решила уехать с братом, а не быть с тобой.
— Хватит, Эварард. Хватит.
— Ты никогда не увидишь ее больше. И это для тебя ничего не значит?
— Хватит! — взорвался Роуланд.
— И ты не называешь это гневом? — продолжал Эварард, рискуя, потому что лицо Роуланда превратилось в маску ярости.
— Посмотри на себя. Ты готов убить меня за то, что я называю вслух то, что тебя гложет. Так почему бы тебе не покончить с собственной жизнью? Ты явно не можешь жить без этой женщины, однако ничего не предпринимаешь, чтобы ее вернуть.