Как слеза в океане
Шрифт:
Ветер переменился. Бора [7] завивала на волнах белые барашки. Начиналось утро, вот уже показалось голубое небо, расцвеченное красноватыми полосами, похожими на развевающиеся ленты.
Раздался мужской голос, сначала хрипловато, прерывисто, он вскоре зазвучал чисто и красиво:
Зоруле, не буди, зоруле, моего милого, любимого, что так поздно принес мне ночь. Зоруле, не гори, зоруле, не сравниться тебе с цветом его алых губ.7
Бора —
Славко пропел все строфы, такие, которых Марич и не знал. А слова припева «зоруле, зоруле» он выводил с такой тоской и нежностью, что Марич всерьез боялся растрогаться.
Шагая вслед за Славко, он думал — медленно, в ритме мелодии: «Десять лет жизни отдал бы за то, чтобы этот человек не дожил до конца наступающего дня».
А день и правда уже наступил — солнечный, светлый.
Глава пятая
Рано утром стало известно, что Андрея разыскивала полиция и что ему удалось бежать. Потом пришел родственник Андрея, юнга с рыбацкого бота, и сообщил, что того рыбака арестовали. Его пытали, но он молчал.
— Он партийный? — спросил Йозмар.
— Нет, даже не из симпатизирующих. Если он продержится до вечера, все будет в порядке.
Около полудня появился Зима, его не ждали. Он принес плохую новость: забрали Войко, он будет молчать, конечно, но у него с собой были кое-какие бумаги. Остальным удалось скрыться. Зима уже знал, что ему делать: через два часа в порту останавливается роскошный пароход, идущий в Афины. Он поднимется на борт как турист, у него хорошие чешские документы, сойдет на берег в Катарро и через Черногорье отправится в глубь страны. Он был спокоен и уверен в себе. Все было предусмотрено. История с Войко, конечно, тяжелый удар, но главное — удалось уйти Андрею; если он не наделает глупостей, то им его не найти. Через три дня он будет уже в Вене — Карел позаботится об этом. Дойно лучше не показываться на улице, а Йозмару нужно два-три дня подождать — за ним зайдут и отправят в поездку по стране.
— Как думаешь, откуда полиция узнала о собрании? — спросил Йозмар.
— Во всяком случае, они узнали о нем слишком поздно; это сейчас самое главное.
— Поздно, да не слишком, — возразил Дойно. — Они взяли Войко и могут еще схватить Андрея. Все это меня очень беспокоит.
— Да, быть подпольщиком — дело беспокойное, готовить революцию — тем более, да и вся жизнь — страшно беспокойная штука. Вот я, например, хотел когда-то стать пасечником — ладно, что об этом говорить!
На следующий день около полудня пришло сообщение: один из портовых рабочих, живших в южном пригороде, по дороге на работу обнаружил тело Андрея.
Вскоре они были уже в городе, в книжном магазине, известном Дойно как явка. Хозяин был подробно обо всем осведомлен, и, хотя ему тоже было тяжело, потому что он знал и любил Андрея, он испытывал что-то вроде удовлетворения, оттого что мог сообщить очередную сенсацию. На его подвижном, потном лице, обрамленном совершенно седыми волосами и казавшемся загримированным, отражалась беспорядочная смесь печали, гнева и удовлетворенной жажды сенсаций.
Новость об убийстве Андрея распространялась с быстротой степного пожара, и к восьми часам об этом знал весь город. Почему-то все знали также, что застрелил его не Славко со своей бандой, а чужой человек, серб, некий доктор Марич — один на один, всадил ему две пули в грудь. На сей раз не было и речи ни о какой попытке к бегству. Убийство, явное и безжалостное убийство. Это была первая странность. Вторая заключалась в том, что полиция разрешила провести похороны с процессией и всем прочим. Значит, она ничего не имела против демонстраций. Была и третья странность: в городе исчезли патрули, и даже полицейские, всегда торчавшие в рабочих кварталах,
— Значит, капиталисты тоже испугались? — спросил Йозмар.
— Нет, дело не в этом, — объяснил ему хозяин магазина, — дело в том, что в подлом поступке Марича усматривают враждебный акт серба по отношению к хорвату. Славко, конечно, подонок хуже некуда, но все-таки он — хорват и не станет вот так запросто убивать молодого-хорватского парня, глядя ему прямо в глаза. На такое зверство способны только сербы, так все считают. Это вам уже не борьба с коммунизмом. Да хоть бы и так, говорят горожане, убийства такого парня, как Андрей Боцек, рабочие не простят. И потом, он ведь был местный. И чтобы с ним расправиться, незачем было приглашать сербских бандитов. Да знаете ли вы, что это был за парень? — прервал свою речь хозяин магазина; теперь в его глазах была печаль. — Настоящий вождь рабочего класса. — Хозяин выскочил на улицу, заметив кого-то. Вскоре он вернулся.
— Все идет отлично. Похороны выльются в мощную акцию.
Дойно спросил его:
— А меня ты знаешь, ты слышал, кто я такой?
— Да, конечно.
— И в вашем райкоме меня, наверное, тоже знают?
— Кое-кто наверняка знает.
— Хорошо, свяжи меня с ним немедленно. Похоже, у вас тут никому и в голову не приходит, что готовится опасная провокация. Надо предупредить их.
— Какая провокация? — удивился Йозмар. — Наконец-то появилась возможность выступить открыто, нельзя ее упускать.
— Да-да, конечно, — ответил Дойно, не глядя на него.
Хозяин магазинчика снова вышел на улицу.
Его жена, высокая костлявая женщина, все это время молча сидевшая за заваленным книгами столом, медленно поднялась и спросила:
— А вы-то хоть когда-нибудь считали Андрея живым человеком?
— То есть как? — не понял Йозмар, впервые подняв на нее глаза.
— Крестьянки на рынке сегодня с утра плачут, я видела, а от вас и других партийных я до сих пор не слышала ни слова участия, ни слова сожаления. Но все равно, он был живой человек, он… — Она зарыдала.
События нарастали. Хоть Йозмар и был их непосредственным участником, ему часто казалось, что они ускользают от него, что все происходит не наяву, все ему только чудится. И, как обычно бывает во сне, за эти часы, летевшие с невероятной быстротой, менялись знакомые лица, комнаты, площади, переулки, даже стены домов, казалось, меняли свои очертания.
И был город. Йозмар хорошо знал его. Они с Лизбет прожили здесь десять дней, когда еще любили друг друга. Они сидели в открытых кофейнях, полукругом теснившихся у порта, поднимались по темным улочкам к развалинам дворца, который выстроил себе какой-то римский император. Поражались гигантской фигуре славянского святого, которую современный ваятель установил перед дворцом на слишком маленькой площади. Лазали на гору, не очень большую, возвышавшуюся на оконечности мыса, — с нее открывался широкий вид на островки посреди подлинно лирической лазури моря.
Обычно туристы жили здесь не больше двух суток. Вечером они смешивались с местными жителями, которые, казалось, лишь после захода солнца начинали жить полной жизнью. Удачно размещенные фонари превращали маленькие площади в оперные сцены. Великолепные ужины на балконах, поддерживаемых обветшалыми венецианскими львами, и предчувствие, что внизу вот-вот появится певец и будет петь серенады, никогда не обманывавшее. Все это были декорации, в которых играли оперу-буфф, а после полуночи «комедиа дель арте» [8] .
8
Комедиа дель арте — пьеса, разыгрываемая актерами-импровизаторами (ит.).