Как ты ко мне добра…

Калинина Алла Михайловна

— Хорошо, что ты мне сказал, — ответила она, подумав. — Но, знаешь, для меня это не имеет большого значения. Я тебя люблю, Женя.

Вот и сказано было это слово. Разве не к этому он стремился? Но цель позабылась, средства перепутались, он сам себя не узнавал. Новая жизнь давно уже началась, а он ее словно и не заметил. Лиза, самая яркая девчонка на его далекой свадьбе, самая удивительная, самая красивая и умная женщина в Москве, любила его, провинциального переростка Женю Елисеева, а он растерялся и не знал, отвечает ли на ее чувства. Он засмеялся с деланным легкомыслием:

— Тебе это кажется.

Она тоже улыбнулась:

— Да я могу и близко к

тебе не подходить, не задавайся, пожалуйста. Просто хочу, чтобы ты спокойно позанимался последний год. А я буду за тобой ухаживать, мне это нетрудно.

Ах, как заманчиво было Елисееву сдаться, но он хорохорился, то приходил, то исчезал и не звонил по нескольку дней подряд; он знал, что мучает Лизу, но она терпела, не показывала вида.

И только когда решился вопрос с субординатурой, кончились экзамены и прятаться больше было некуда, только тогда он перевез к Лизе свой ободранный чемоданчик. В сущности, никаких вещей у него и не было, стопка белья, стопка тетрадей, несколько книг — вот и все.

И Лиза, краснея, сказала:

— Честное слово, Женя, тебя это ни к чему не обязывает.

Когда очень хочется кому-то что-то непременно доказать, часто бывает, что жизнь вдруг берет и все перекручивает по-своему, и все выходит как раз наоборот. Вот так и в ту июньскую ночь случилось едва ли не главное событие всей их дальнейшей жизни. Очень скоро Лиза поняла, что она беременна. Она не знала, что делать, металась, скрывала новость от Елисеева. Если бы не он, сомнений бы у нее не было никаких, она давно и страстно хотела ребенка, но как объяснить это Жене? Не воспримет ли он появление ребенка как посягательство на его свободу? Она готова была на все, готова была воспитывать ребенка одна, но совершенно не хотела терять ни самого Женю, ни его доверие. Как сказать ему? Как объяснить все так, чтобы он понял? Она боялась, но и затягивать объяснение было нельзя, иначе получилось бы, что она ставит его перед совершившимся фактом. И она пошла в лобовую атаку — позвонила ему в институт.

— Женя, ты не встретишь меня сегодня с работы? Погуляем, поговорим.

— Пожалуйста, — сказал он, запнувшись, — что-нибудь случилось?

— Да, случилось, лето на дворе, у меня большая радость.

— Извини, мне сейчас неудобно говорить, я приду к пяти к метро…

Почему он вдруг так испугался? Что случилось, что там у нее случилось? Даже сердце у него заколотилось, и противное ощущение слабости прихватило за горло. Он не готов был к потерям, он не хотел перемен, он вдруг панически испугался, что Лиза откажется от него, прогонит его от себя. Все казалось ему зловещим — тучи, клубящиеся над Таганкой, близкие грозовые раскаты, потоки людей, бегущих через площадь, словно поднявшийся ветер нес их с собой вместе с пылью, бумажным мусором и запахами близкой реки. Почему Лиза опаздывала? Почему она назначила ему свидание на улице, а не ждала его спокойно дома, да еще в такую погоду?

Она появилась, когда дождь уже начался, прозрачный, косой, весь просвеченный желтым вечерним солнцем. Тучи куда-то унеслись, освободив высокое, сияющее, чуть затянутое желтой дымкой небо, и ливень лупил непонятно откуда, вздувая сверкающие пузыри на разом наливших сизых лужах. Все бежали, махая руками; женщины торопливо отлепляли от колен намокшие юбки, одна только Лиза шла через площадь улыбаясь и никуда не спеша, словно никакого дождя не было и она не опаздывала на свидание чуть ли не на полчаса. Она подхватила его под руку.

— Пойдем туда, на набережную, увидишь, какая красота…

— Подожди, сейчас кончится дождь.

— Что

нам дождь! Женя, сейчас я скажу тебе очень странную вещь, только пойдем, пойдем со мной. Знаешь, я думала, думала, но тут все равно ничего придумать нельзя. Как бы ты это ни принял, ни для тебя, ни для меня это ничего не меняет. Я решила оставить ребенка.

— Какого ребенка? — Он растерялся.

— Моего, только моего. Тебя это совершенно ни к чему не обязывает, только, может быть, лучше, чтобы ты пока не терял общежитие…

Некоторое время они оба молчали. Елисеев совсем промок, дождь лил ему за шиворот, до набережной они так и не дошли. Мимо, окатив их водой, прошуршало такси. Елисеев побежал за ним и остановил.

— Давай скорее! — крикнул он Лизе. — Незачем нам всем простужаться.

В машине они молчали, промокшие, замерзшие, но начатый разговор продолжался, шел. «Нам всем…» Кто это — «мы все»? Они старались не глядеть друг на друга. Войдет ли он в дом? Останется ли ночевать? Оба они этого еще не знали, и оба старались действовать по какому-то внутреннему, первому, не осознанному еще побуждению: им казалось, так будет лучше, вернее.

Они поднялись наверх, поставили чай, переоделись.

— Я тебе могу сказать одно, — откашлявшись, сказал наконец Елисеев, — я совсем не против ребенка, но это, кажется, все, на что я пока имею право. Ты слышишь меня?

— Слышу, — сказала Лиза и заплакала. — А мне больше ничего и не надо. Ох, Женька, какую тяжесть ты снял с моей души! Я счастлива, честное слово, счастлива!

Так начиналась их совместная, теперь уже в открытую, жизнь. Постепенно Елисеев знакомился с Лизиными родными и друзьями. Юлия Сергеевна приняла его настороженно, так, словно не желала принимать очевидное. Сергей же Степанович, наоборот, изображал рубаху-парня. Елисееву это было неприятно, он знал Федоренко по институту, не уважал его и панибратством тяготился. Но в общем все это не имело значения, старики были просто растеряны, оскорблены Лизиным падением, неофициальным браком, который шокировал их, казался необъяснимым. Их можно было понять. Но важнее всего этого оказалась для Елисеева встреча с Ириной, младшей Лизиной сестрой, отношениями с которой почему-то особенно дорожила Лиза, и не просто дорожила, а прислушивалась, волновалась, словно мнение Ирины было важнее ее собственного.

С первого взгляда Ирина удивила, даже разочаровала Елисеева, он столько о ней слышал и представлял ее себе похожей на Лизу, красивой, серьезной, взрослой, а вместо этого в комнату впорхнуло очаровательное существо, тонкое, легкое, темноглазое и смуглое, с порывистыми движениями и порывистой речью.

— Так вот ты какой! — сказала она, протягивая Елисееву тонкую сильную руку. — Все верно. А улыбка! Вета говорила, что когда ты улыбаешься, то делаешься ужасно красивым, так или не так?

— Не знаю, — сердито сказал Елисеев и выразительно посмотрел на Лизу, он не любил, чтобы его рассматривали в упор, словно вещь.

Но Ирина уже стремительно отвернулась от него, словно ей все было ясно и он надоел ей.

— Ох, Ветка, как я давно тебя не видела! У тебя лицо спокойное. Ты счастлива? Вета! Я рада за тебя, честное слово, рада. Значит, у нас скоро будет малыш?

И это она знала, и как сказала самонадеянно — «у нас!». Елисеев хотел рассердиться, но его раздражение почему-то таяло, он смотрел, как они обнимались, Лиза с Ириной, и, обнявшись, встали у окна и говорили, говорили, улыбаясь и перебивая друг друга. В сущности, она славная, эта девчонка, если только сейчас опять что-нибудь не ляпнет. И она тут же ляпнула: