Как возникло человечество

Семенов Юрий Иванович

Совершенно правильно указав на сферу несвободной практической деятельности как на объективную основу существования магического способа мышления, К.Р.Мегрелидзе в то же время не смог показать, каким именно образом зависимость человеческой практической деятельности от власти случайностей породила магический способ мысли. И не мог он это сделать потому, что из его концепции выпало звено, связывающее несвободную практическую деятельность с магическим образом мышления, выпал магический образ действия. Магическую практику К.Р.Мегрелидзе совершенно не принимает в расчет, считая ее, видимо, производной, вторичной от магического образа мысли.

Игнорирование магического образа действий привело К.Р.Мегрелидзе к целому ряду серьезных ошибок. Рассматривая магический образ мышления как прямое, непосредственное порождение зависимой практической деятельности, он не мог не поставить соотношение логического и магического

способов мышления в прямую зависимость от соотношения сфер свободной и несвободной практической деятельности. Так как в обществе доклассовом, в особенности на ранних ступенях его развития, сфера несвободной практики была неизмеримо более широка, чем сфера свободной практики, то из этого им был сделан вывод, что на первых этапах развития мышления магический его способ господствовал (с.483). Сужение сферы несвободной практики и расширение сферы свободной в дальнейшем привело к тому, указывает он, что логический и магический способы мышления поменялись местами, первый стал господствующим, а второй — подчиненным, в каком виде последний и дожил до нашего времени.

На деле практическим аналогом магического образа мышления является не зависимая практическая деятельность, а магический образ действий. Подобно тому, как магический образ деятельности никогда не мог быть основным и главным видом человеческой деятельности, магический образ мысли никогда не мог быть основным способом человеческой мыслительной деятельности.

В развитии мыслительной деятельности, на наш взгляд, действительно можно выделить по крайней мере два этапа, но их различие состоит не в том, в чем его видел К.Р.Мегрелидзе. Первый этап характеризуется существованием двух способов мышления — логического и магического, из которых господствующим является первый. Существованию магического способа мышления на этом этапе способствует, кроме указанных выше причин, незавершенность формирования логического способа мышления. Второй этап характеризуется существованием окончательно оформившегося логического способа мышления и отсутствием магического способа мышления, потерявшего свою основу, — магический образ действия. От магического способа мышления на этой стадии сохраняются лишь пережитки, которые в определенных условиях и в определенной степени питаются и поддерживаются, хотя и сузившейся, но полностью не исчезнувшей сферой зависимой, несвободной практики.

В исключительных случаях и в современных условиях можно наблюдать как бы своеобразное „возрождение" магического образа действия и мысли. Оно имеет место у людей, страдающих навязчивыми страхами (фобиями). С навязчивыми страхами, т. е. с навязчивыми иллюзиями более или менее полной зависимости судьбы человека от каких-то не поддающихся его контролю сил, у невротиков обычно соединяются своеобразные „ритуальные" действия и вера в то, что эти действия в той или иной мере нейтрализуют грозящую опасность (Давиденков, 1947 с.47–69,137–153) [85] .

85

Признавая большую ценность фактического материала, имеющегося в работе С.Н.Давиденкова, мы в го же время никак не можем согласиться со сделанным им на основании этою материала выводом о том, что первобытная религия обязана своим происхождением неврозам, имевшим место у примитивных людей.

Возвращаясь к статье К.Р.Мегрелидзе, мы должны подчеркнуть, что ошибки, допущенные в ней, не должны заслонять от нас того ценного, что в ней имеется. К.Р.Мегрелидзе, несомненно, был сделан крупный шаг вперед по пути осмысления и разработки с материалистических позиций того рационального, что содержится в теории пралогического мышления Л.Леви-Брюля. Казалось бы, что за этим шагом должны были последовать следующие. Но этого, к сожалению, не случилось. Начиная примерно с 40-х годов, советские исследователи встали на путь полного отрицания какой бы то ни было ценности концепции Л.Леви-Врюля (Шемякин,!950; Каждан, 1957; Зыбковец, 1958а, 1959, Шаревская, 1959; Францев, 1959; Сухов, 1961 и др). Ошибки Л.Леви-Брюля заслонили для них то рациональное, что имееіся в ею работах. В результате они вместо того, чтобы пойти вперед от Л.Леви-Брюля, на деле, по нашему мнению, пошли назад от него. Положения по вопросу об эволюции мышления, которые встречаем в их работах, зачастую ничем по существу не отличаются от тех, которые можно найти в трудах Г.Спенсера и Э.Тайлора (Анисимов, 1949, с. 19–20; Попов, 1958, с.77–78; Зыбковец, 1958а, с.401 сл.; 1959, с.50 сл.; Шаревская, 1959, с.95; Сухов, 1961, с.89–92). И это представляется нам вполне закономерным явлением Нельзя, на наш взгляд, продвинуться сколько-нибудь значительно

вперед в разработке проблем эволюции первобытною мышления, не использовав и критически не переработав всего того ценного, что имеется в трудах Л.Леви-Брюля,

Однако не менее опасным, чем огульное отрицание ценности концепции Л.Леви-Брюля, является некритическое заимствование ею положений Концепция Л Леви-Брюля в том виде, в каком она изложена в его работах, для пас неприемлема, ибо по существу своему является идеалистической. Помимо общих принципиальных ошибок, о которых немало говорилось в нашей литературе, Л.Леви-Брюль допустил много и частных. Так, например, характеризуя приемитивное мышление, он не отделял тех его черт, которые обусловливались существованием магического образа мышления, от особенностей, вытекавших из незавершенности формирования логического способа мысли. Нельзя согласиться с ним и в характеристике самого магического способа мышления. Много ошибок он допускает и в других вопросах. Но, еще раз повторяем, все эти ошибки не должны заслонять от нас того безусловно ценного вклада в науку, который был сделан Л.Леви-Брюлем.

* * *

В заключение необходимо остановиться па вопросе о времени возникновения магического образа действия и магического образа мысли. Проблема эта необычайно сложна, и на вопрос этот можно дать лишь предположительный ответ.

Исходя из общей логики развития практической деятельности и мышления, можно было бы предположить, что раздвоение человеческой деятельности на реальную и символическую началось у позднейших протантропов, а раздвоение мыслительной деятельности на логическую и магическую у палеоантропов, скорее всего еще у ранних. Во всяком случае имеются основания полагать, что у неандертальцев наряду с формировавшимся логическим способом мышления существовал уже и магический.

Большое внимание исследователей привлекли находки в ряде мустьерских стоянок минеральной краски, причем частью в виде кусков со следами использования, и каменных валунов с намеренно нанесенными на них красными пятнами (В.Никольский, 1928, с. 150; Гущин, 1937, с.50; Окладников, 1952а, с.14–15; Ефименко, 1953, с.247 сл.; Замятнин, 1961а,с.42, 46–52, 19616). Кусок камня со следами его раскраски в красный цвет был обнаружен, в частности, в мустьерской стоянке Ля Ферасси, в которой были найдены также каменные плиты с чашевидными углублениями и костяная пластинка с нанесенными на ней рядами параллельных нарезок.

А.С.Гущин (1937, с.50, 97) и С.Н.Замятнин (1961а, с.48, 52) высказали предположение, что камни со следами раскраски являются памятниками инсценировок охоты, во время которых сами камни изображали животных, а красные пятна — раны. В то же время С.Н.Замятнин подчеркивал, что, по его мнению, эти инсценировки не носили еще магического характера, они были репетициями, во время которых происходило распределение ролей в предстоящей охоте.

С предположением, что у формирующихся людей охоте предшествовала ее репетиция, нельзя не согласиться. Усложнение охотничьей деятельности неизбежно потребовало на определенном этапе предварительной выработки плана действий. В силу крайней конкретности мышления формирующихся людей выработка плана охоты и распределения ролей могла происходить только в виде инсценировки охоты, ее репетиции. Первоначально репетиция охоты не носила магического характера, но в дальнейшем она неизбежно такой характер приобрела, ибо инсценировка охоты, в отличие от самой охоты, легко поддавалась абсолютно точному воспроизведению. О том, что превращение инсценировки и охоты в магический обряд завершилось к тому времени, к которому относятся описанные выше находки, свидетельствуют красные пятна на камне, символизирующие собой раны, нанесенные животному. Символическое нанесение ран подобию зверя никак не может рассматриваться как необходимое реальное условие успеха реальной репетиции охоты, имеющей целью выработку плана и распределение ролей, и счастливого исхода самой охоты. Так как магическая инсценировка охоты не могла выполнять ту функцию, которую имела реальная репетиция, то вероятно, что наряду с первой продолжала существовать и последняя, хотя грань между ними на практике была крайне относительной.

Появление изображения ран на камне, представляющем собой подобие животного, нельзя расценивать иначе, как первое свидетельство о начале зарождения изобразительного искусства. Указанные выше находки служат, на наш взгляд, подтверждением правильности выдвинутого С.Рейнаком положения о том, что корни искусства, прежде всего изобразительного, уходят в магию, в магическую деятельность.

Взгляда на палеолитическое искусство как на теснейшим образом связанное с магией придерживались и придерживаются многие советские исследователи (С Иванов, 1934 1у шин 1937, Равдоникас, 1937, 1939 1 Токарев, 1959, Замятнин, 1960, 1961а, Анисимов, 1960 и др)