Как закалялась жесть
Шрифт:
— Что это? — забеспокоился Илья.
— Спокойно, мужчина, просто обезболивающее.
Сделали укол.
— Что это? — повторил менеджер через минуту — вяло, заторможено. Голос его не слушался.
— Это как уснешь, — радостно сказал Стрептоцид.
— Песок с подогревом… — пробормотал Илья. — Покрышки подложи… Стой, не закапывай… — он отключился.
— Мы рождены кошмары сделать былью, — прокомментировал Стрептоцид.
— Хватит болтать. Падаль — наверх, — Елена показала на труп Руслана.
— В потрошильню?
— Да, сразу на стол.
— Разумно. Все на продажу.
— Потом оттащим Илью в Борькину комнату. Я покажу.
— А с твоим отчимом?
— Этого? На Нулевой этаж.
— Куда?
— В подвал! Пусть он там развлечется.
— Кто развлечется, отчим? — не понял Балакирев.
Елена засмеялась:
— Ну что ты! Есть там один, которому скучно… хотя, этому огрызку тоже, наверное, интересно будет. Перед тем, как сдохнет.
— Так. А что с кистенем? — Балакирев подергал «струну». — Пальцы я могу откусить, это быстро. Кусачками.
— Это не быстро, — возразила Елена. — Оставь, в подвале ему ничего не поможет.
Молодые люди в четыре руки подняли Саврасова с пола.
— Смотри под ноги, отличник, — сказал Балакирев, осторожно переступая через Руслана. — Скользко. Куда нести, ласточка?
Стойкий чугунный солдатик громко волочился по полу — вслед за своим одноруким генералом.
Веселая ночь только начиналась.
Вчера ночью
Как можно жить среди людей и не знать, каковы они на вкус…
Наконец ее перевезли из операционной обратно в палату. Развязали, прицепив руку браслетами к спинке кровати. Сделали инъекцию седуксена. Сколько времени прошло с момента окончания допроса, она не знала; время после всех этих чудовищных уколов перестало существовать. Сначала — «фармакологическое связывание», потом новокаин и наркотические анестетики, теперь — «сыворотка правды»… Я становлюсь растением, подумала она. Жизни больше нет… Подумала — и не испытала по этому поводу ничего.
Подступала слабость — неостановимо, как морской прилив. Слабость и безразличие. Ощущать это после пожара, совсем недавно бушевавшего в ее организме, было как-то странно.
Когда ее выкатывали из операционной, она успела заметить, что в коридоре лежит чье-то тело. Надо полагать, труп, поскольку Елена суетилась, готовя срочный «аккорд». Детки кого-то опять превратили в «материал». Кого? Ответ на этот вопрос ничуть не интересовал Эвглену Теодоровну, однако, похоже, дела у спятившей наследницы неслись вскачь… что, впрочем, тоже не вызывало у бывшей хозяйки дома никаких эмоций.
Мать не желала дочери зла, но и добра при этом не желала.
Нервное истощение, поняла она. Я полностью истощена. Может, я умру? Засну и не проснусь? Как это было бы хорошо…
— Саврасов, — позвала она.
Никто не откликнулся.
— Не хочешь разговаривать?
Нет реакции. Она повернула голову: соседняя койка была пуста.
— Или ты в туалете, супруг мой возлюбленный?
— Ответь, не молчи, а то страшнО твое молчанье! — негромко пропел Долби-Дэн.
— Мальчик, милый… Что там у Ленки происходит? Я слышала крики…
— Ваша птичка выпорхнула из клетки, мадам. Карлсон улетел и не обещал вернуться.
Он засмеялся. Он смеялся долго, не мог остановиться. Эвглена Теодоровна ждала, изнуренно прикрыв глаза, потом спросила:
— Что означают твои слова?
— То, что ваш супруг убежал. Покромсал упырей на ремни — и тю-тю. По-моему, даже замочил кого-то. Это было супер!
«Убежал…» — эхом откликнулись ее мысли. Нашел щелочку, червяк…
Червяк ли? С собой-то к чему лукавить: в твоей жизни был настоящий мужчина, которого ты, оказывается, любишь. А теперь его нет.
— Я осталась одна, — прошептала Эвглена Теодоровна.
Свинцовый груз давил на мозг. Открывать глаза и продолжать расспросы — казалось абсурдом. Тяжесть наваливалась, и не было ни сил, ни желания с ней бороться.
Спустя несколько секунд женщина спала.
Из трясины грез меня выдергивает холод. Струя родниковой воды падает мне на лицо. Кто-то рявкает:
— Господа офицеры! Па-адъем!
И я вдруг понимаю, что все это были только грезы. Счастливое освобождение, встреча с братом, долгая счастливая жизнь… все привиделось. Протезы… Тоже мираж! И от этого становится так тошно, что рвать хочется.
Вселенского размаха облом.
Рвотный позыв вполне материален: результат удара по голове. Сотрясение мозга. Надеюсь, не тяжелое, потому что — на что еще мне надеяться? И вообще, осталась ли надежда в моей изрезанной душе?
Родниковая вода — такой же мираж, как и все прочее. На самом деле не вода это, а вино, и льет его на меня здоровенный бородач в грязном фартуке. Прямо из бутылки. Льет и заливисто хохочет, как ребенок. Пахнет кислым: от этого запаха — снова тошнит. Я закрываюсь рукой, пытаюсь увернуться…
И насилие тут же прекращено.
— Сухое, — говорит мужик. — Красное. Пьешь красное?
Фартук его повязан на голое тело.
Переворачиваюсь на живот, встаю. Я в подвале, никаких сомнений: помещение без окон, без обоев. Бетонный пол, оштукатуренные в потеках стены, потолок, сложенный из ячеистых плит…
— Куда смотришь?
Я смотрю на дверь, которая буквально в двух шагах.
— Хочешь на волю? Так нету воли, парень. Ты подергай, подергай.
Я дергаю. Стальной лист даже не шелохнется. Мужик ухмыляется: