Как закалялась жесть
Шрифт:
— Виктор Антонович, как в Москве с Триадами? — решилась она.
— С какими Триадами? Это китайские бандюки, что ли?
— Ну да.
— С ними в Москве хорошо. Могу познакомить с парочкой великих драконов. Или ты по другой причине интересуешься?
— Как они действуют?
— Спросила! — Неживой отрывисто хохотнул. — Милые детские вопросы! А взрослым дядям отвечать, да еще по телефону… Они действуют как бандюки, как же иначе. Хотя, настоящие Триады — совершенно свой мир. Чужих не трясут, по крайней мере, не трясли до последнего времени. Они трясут только своих — китайцев, вьетнамцев, корейцев и тэ-дэ.
— Точно — только своих?
— Что ты вокруг да около? В твоем возрасте, девочка, еще разрешается спрашивать напрямую. Конечно, во всем бывают неприятные исключения, тем более, в мире криминала. Например, если слуга, пользуясь многолетней дружбой с хозяйкой, затевает какие-то свои комбинации… ты ведь об этом?
— Ну…
— Утри слюну. Серьезные китайцы, которых ты называешь Триадами, побоялись бы вас беспокоить, поверь мне. Слишком высокие фигуры в ваших делах замешаны. Зачем входить в конфликт с властью в стране, где им спокойно и уютно, пока уютно. Хотя, вы и вправду лакомый кусочек, ох, лакомый… — на том конце, похоже, облизнулись.
— А что же он тогда…
— «Он», — передразнил Неживой. — Я объясню. Подготовить почву, взять бизнес под контроль, положить все это к ногам боссов в готовом виде — и одним махом взлететь на несколько ступенек. Достойная цель для урожденного ничтожества… Лично мне жаль вашего повара. Потому что нет человека — нет проблемы, ты согласна?
— Сог… согласна.
— Теперь ты знаешь, что делать?
— Да.
— Рука не затрясется?
— Нет.
— Как там у вас, у молодежи, говорится… не парься, вот!
— Постараюсь.
— Ты не стесняйся, звони. Мои уши всегда для тебя открыты.
…После того, как разговор был закончен, руки у Елены долго тряслись. Минут пять, не меньше.
Запустив мясорубку и закинув в нее отсортированные фрагменты, он жизнерадостно провозглашает:
— Была окрошка, будет фарш!
Другую часть утилизата бросает в чан. Третью, самую маленькую, сложенную в тазик, уносит в «горницу» (деликатесы, вероятно). А я, как могу, развлекаю его светской беседой; ибо пока воздух согревают слова — крюк в морозильнике стынет в одиночестве.
Интересуюсь: если со Второго спускают труп целиком, что делать истопнику? Он пожимает плечами: рубить окрошку самолично, что же еще (показывает мне ампутационный нож)… Понравились ли ему ночные прогулки? А то! Хорошо, но мало. Что-то Борька больше не появляется. Жаль, если паренька за жабры взяли… Это ведь он, Борька, рассказал про аппетитного, еще не тронутого новичка в палате. Мент?! Да что ты говоришь! (Крамской дурашливо ужасается.) Ну, коли мент, так надобно выпить за это дело. И закусить.
Хозяин подвала откупоривает очередную бутылку, выдувает сразу половину, орошая вином бороду и волосатую грудь. Включает телевизор, мнет в лапах пультик, переключая каналы. Ночное TV крикливо и однообразно. Он смотрит некоторое время на двух мужиков, переодетых бабами и поющих про большую чистую любовь, и с отвращением комментирует:
— Голубой огонек на голубом экране.
Потом вытаскивает из плиты сковородку с холодными отбивными…
Вот и сковородка на свет появилась.
Я едва сдерживаюсь, чтобы снова не блевануть.
— Зачем новичка убил, спрашиваешь? — говорит он мне. — Да потому что надоело дрянь жрать! Знал, что тело мне отдадут, куда денутся. А то после ихних ампутаций не мясо получается, а черт знает что. У пациентов — постоянные стрессы и шоки, а в тканях из-за этого — осколки молекул стресс-реакций, дериваты… мочевая кислота, тьфу! Вкус дичи, малыш, ни с чем не сравнить… Попробуешь?
Я непроизвольно отшатываюсь. Он усмехается: неволить, мол, не буду, — и приступает к своей незамысловатой трапезе… Зря отказался, произносит людоед с набитым ртом. Это только по первому разу рефлексы бунтуют. Первый шаг — он трудный самый, как в песне. А потом втягиваешься, да так, что за уши не оттянуть. Известный науке факт: стоит только вкусить человечинки, — и все, ты наш, ты в касте. Потому что никакое другое мясо тебя уже не удовлетворит, сколько с собою не борись…
Его философские экзерсисы не смущают ни ум мой, ни чувства. Мысль моя ищет ответ на главный вопрос бытия: как выжить?
Когда Крамской извлекает из тазика глаза Бориса Борисовича и подмигивает мне: «Десерт!», — я отворачиваюсь.
Не грохнуться бы в обморок…
Чужеземцы как думают про китайцев? Китайцы существуют для того, чтобы сделать их жизнь более удобной — вот как. И в русском Харбине — полвека подряд, — пришельцы с севера именно так и думали. Китайцу всегда можно было сказать «цюйба», то есть пошел вон, а русскому — нельзя. Дед много чего порассказывал маленькому Се-эру… Так что больше всего в России ему нравилось то потрясающее обстоятельство, что здесь в китайских ресторанах уборщиками никогда не работали китайцы. Только местные. Русские.
И вот нынешней ночью ему все-таки сказали «цюйба»…
Нет, он еще возьмет свое! Он преподнесет этот мясной комбинат в подарок господину Ше Хуану, Желтому Змею! После чего сам станет господином. Бесправная тень обретет плоть…
Мечта.
Ведь ему уже сказали «пошел вон». Сказали-таки, большеносые уроды.
Значит, время идти. Мечта разбилась, как ваза в будуаре.
Мощеная ослепительно-белым камнем дорога вьется среди зеленых сопок, приглашая воина в путь…
Сергея Лю разделывали без наркоза. Елена делала это вовсе не по забывчивости, а по велению горячего, можно сказать, сердца. Разговоры с Неживым даются тяжело, они кипятят кровь и мозг, оставляя гадкий осадок, и самый верный способ избавиться от этой дряни — дать гневу выход. Найти виноватого, отвинтить ему башку, — что проще, если вот он, лежит перед тобой на операционном столе?!
Инструменты больше не стерилизовали (зачем, что за глупость!). Пол никто не мыл. Конвейер крутился, работа спорилась.