Как закалялась жесть
Шрифт:
Вокруг кровати растеклась кровь; лужа еще не застыла. Подойти, не испачкав тапки, было трудно. Зрители и не спешили подходить — стояли, ждали неизвестно чего.
— За что она меня так ненавидела? Всю жизнь… всю жизнь… За что?
— Может, она не твоя настоящая мать? — предположил Балакирев. — Отец-то ведь твой — тоже неизвестно кто.
— Теперь известно.
— Упс… Кто?
— Проехали.
— Короче, если она тебя удочерила?
— Ну да. Еще скажи, я подкидыш или детдомовка… нет, не понимаю… зачем она так со мной?
— Делать-то что будем? — тихонько вклинился Стрептоцид.
Елена прерывисто вздохнула.
— Материал испорчен, — сказала она. — Отнесем вниз. На Нулевой этаж.
— Я могу один, — обрадовался Балакирев. Даже примерился, как бы взять тело поудобнее.
— Не трожь! — взвизгнула Елена. — Не притрагивайся!
Он растерялся.
— А чего такого?
— Чегочка с хвостиком. Только не ты.
— Почему это?
— Потому. Сам знаешь.
— Чего знаю?
— Как ты к ней относился.
— А сама-то? Как относилась?
Она поджала губы.
— Не твое дело. Пусть мне, вон, Стрептоцид поможет.
— Как хочешь. Нашла, бля, крайнего.
— Когда тащить? — уточнил студент.
— Не знаю… Не сейчас… Не могу сейчас.
Ночь закончилась. В окна вползало утро нового дня.
Разбудил меня резкий звук.
Это звонок, понял я, одним махом возвращаясь в реальность. Дождался…
И в тот же миг ужаснулся: не готов! Заспал-таки, заснул, потерял самоконтроль… Перекатился на живот, встал на четвереньки, лихорадочно озираясь в поисках оружия. Ампутационный нож — по-прежнему был в моей руке. Надо же, не выпустил. Не позволил кошмару ослабить мои рефлексы… Я пристроился возле «форточки», заранее просчитывая бросок, просматривая различные варианты действий.
Сколько их там, деток: двое, трое? Есть ли девчонка, прихватил ли кто-нибудь пистолет?
Прорвусь.
Нож я сунул за резинку штанов-бриджей: резинка тугая, удержит.
Готов.
С этого места был виден лежащий в зале Крамской, верхняя его часть. Борода больше похожа на сосульку, на бурый такой сталактит. С виду — нормальный свеженький мертвец: никакой вам трупной зелени, никакого запаха, да и кровь, похоже, еще не до конца затвердела. Так что спал я, видимо, совсем недолго… черт, ну и пакость привиделась! Подсознательные страхи, диагностировал бы какой-нибудь лысеющий мозговед. Не умею я спать без Фрейда. Хотя, кто умеет?
А если б и вправду заперли меня в этом подвале — с закромами, полными человечины? Скажем, на две-три недели. Справился бы я с голодом или не выдержал бы, как оно и случилось во сне? Только честно…
Ой, да хватит с меня фрейдовщинки! «Честно». Если ответ известен, к чему вопрос? Вот убежденный вегетарианец — тот соврал бы, а я лучше промолчу.
Тем более, снаружи сняли навесной замок и уже лязгали задвижкой…
— Принимай, дедуля, — послышался деловитый голос Елены. — Сначала мешки.
Две руки подволокли к открывшейся дверце пластиковый пакет, заполненный…кх-кх… мусором. Я схватил одну из протянувшихся в моем направлении конечностей и дернул на себя, заставляя человека нагнуться; мгновенно перехватил руку за плечо и оказался с ним лицом к лицу.
Это был Стрептоцид. Ойкнул, глядя на меня выпученными глазами. Я взял его за шею, и тогда он, паникуя, сдал назад, тщась распрямиться. Двумя отчаянными рывками он выволок меня наружу. Захрипел, попытался закричать, и стало ясно, что как только я разожму хватку, дом содрогнется от обезьяньего вопля… Маленький, щуплый гиббон. Свернуть ему шею — в полсекунды…
Нет! Я больше не хотел убивать.
Отпустив его на миг, выхватил нож и ткнул — в грудь. Справа и несильно. Лезвие, с хрустом пробив ребра, вошло сантиметра на три. Стрептоцид успел лишь коротко хрюкнуть, и вот уже опускался на ступеньки, держась за стеночку.
Здесь же была Елена — и тем список врагов исчерпывался. Не с кем оказалось воевать! Поспешно вынув из-под футболки «ИЖ-71», она неловкими движениями снимала дуру с предохранителя, передергивала затвор…
Я упер нож ей в живот.
— Брось на пол. Зарежу на раз.
Пистолет вывалился из ее рук.
— Вы, оба! — сказал я им. — Чтоб тихо было! Пикните — кончу!
Стрептоцид молчал, дыша со свистом. Пневмоторакс, пробил-таки я ему легкое. Зато выбор у него теперь небольшой: либо крикнуть разок и сдохнуть, либо просто дышать, надеясь на что-нибудь хорошее… Ничего, если повезет, выживет.
Елена тоже молчала, и это мне не нравилось. Сказал ей — отдельно:
— Что-то непонятно, дочурка? Хочешь, чтобы я тебе кесарево сечение сделал?
Провел концом лезвия — коротко и почти без нажима. Футболка в месте пореза быстро покраснела, зато девчонка, наоборот, побледнела.
Взаимопонимание было достигнуто. Я коротко огляделся. Мы находились в самом низу лестницы; перед входом в подвал была площадочка, на которой мы и разыграли сию сцену. Первый этаж — на полпролета выше, туда уходили ступеньки. Решетка, преграждавшая спуск в подвал, была распахнута. Горела 40-ваттная лампочка. Два мешка с человечьей требухой были опрокинуты на бок, от мешков изрядно попахивало. Вряд ли Крамской обрадовался бы такому лакомству… Здесь же лежали носилки с очередным трупом — очевидно, детишки спустили вместе с мусором. Я всмотрелся, не веря глазам…
Эвглена!
Ее трудно было узнать: быть покойницей этой женщине явно не шло. Как странно… Хоть бы что во мне шевельнулось, все-таки столько дерьма нас связывало, столько незримых нитей, одна из которых любовь, будь она неладна!.. Пустота. Закончились девять месяцев бреда, именуемые браком, вот и все чувства. Покойся с миром, тварь моя ненаглядная.
Однако забавно: пускать мамашу на «игрушки» дочь не захотела.
— А что с дедом? — спросила Елена.
— С дедом-людоедом? Что ему и положено, жарится на противне.