Какой простор! Книга вторая: Бытие
Шрифт:
— Что такое фуэте? — спросила Чернавка.
— Ну, вертится на одной ноге, — объяснил Гасинский.
— Перестаньте болтать! — грубо попросили сзади, и этот прозаический голос на минуту спустил Ваню с небес на землю.
Не только зрители восхищались Одеттой. Ваня видел, с каким восхищением смотрели девушки-лебеди на свою подружку, на ее гибкие руки, на то, как она плывет в воздухе, будто и не касаясь земли. И только когда занавес задернулся и Одетта вышла раскланиваться, Ваня сообразил, что она не видение, а артистка.
Возникло робкое желание сказать ей что-то хорошее, ласковое, поблагодарить за доставленную радость, послать цветок или записку.
В предпоследнем антракте Ваня подошел к старичку билетеру, спросил:
— Вы не знаете, где живет Нина Белоножко?
Старичок удивленно, сквозь очки поглядел на юношу:
— Знаю, как не знать. В одном доме квартируем с нею: Дегтярный переулок, десять. Квартира балерины Белоножко — номер шесть.
— Где это Дегтярный переулок? — Ваня наморщил лоб, припоминая, не встречал ли он этот переулок, блуждая по Москве.
— По Тверской улице, между Триумфальной и Страстной.
Ваня не стал записывать адрес, запомнил его, как запоминал все, что останавливало его внимание. В толпе он узнал Гасинского, прохаживающегося под руку с незнакомой девушкой, улыбнулся. Гасинский был красив, синеглаз, молод, еще не успел жениться, и в Чарусе все трамвайные кондукторши были от него без ума.
На другой день с утра фабзавучники отправились на Масловку, в трамвайное депо, знакомились с работой московских слесарей и электриков.
После осмотра депо оставалось два часа свободного времени; Гасинский разрешил использовать его каждому по своему усмотрению.
Никому ничего не сказав, Ваня отправился на Тверскую улицу и быстро отыскал тихий Дегтярный переулок. Он смело поднялся по лестнице на второй этаж и остановился у двери под номером шесть, обитой дерматином. Ваня чувствовал дотоле не знакомое ему сердцебиение. Пришлось постоять, отдышаться. Справа у двери он увидел с добрый десяток кнопок, подумал: «Словно пуговицы на косоворотке», — в то время считалось модным носить косоворотки с густо пришитыми пуговицами.
У одной из кнопок была укреплена дощечка с надписью: «Н. Белоножко». Так обыденно и просто, словно за дверью жила не великая артистка, покоряющая человеческие сердца, а какой-нибудь обыкновенный человек, вроде Зинки Суплина или Петьки Рожкова.
Набравшись храбрости, Ваня нажал кнопку. Послышалось шарканье шлепанцев, звон цепочки, шум отодвигаемого засова, и на пороге возникла женщина с помятым недовольным лицом, — видимо, прислуга. Глухо спросила:
— Вам кого?
— Можно видеть товарища Нину Белоножко? — задыхаясь спросил Ваня.
— Сейчас.
Женщина захлопнула дверь, но дверь тотчас снова открылась, и в нее просунулась изрядно облысевшая мужская голова:
— Что вам угодно, молодой человек?
Этот вопрос незнакомого мужчины взвинтил Ваню, придал ему удальства. Ему даже в голову не пришло, что этот человек мог быть мужем или любовником артистки и мог попросту спустить его с лестницы.
— Я хотел бы видеть Нину Белоножко, — сказал Ваня с вызовом.
— Кого, кого?
— Я ведь уже сказал!
— Сию минуту. — Дверь вновь закрылась, и Ваня услышал, как мужчина крикнул: — Нина, спрашивают вас, какой-то очень юный поклонник… Из всех, кого я знаю, самый желторотый.
Дверь распахнулась в третий раз, и на этот раз на пороге показалась она — Нина Белоножко, в простом платье, в туфлях на босу ногу, совсем не похожая ни на Одетту, ни на Одиллию, ни на Шурочку. От ее золотистых волос исходило ласковое сияние.
— Я слушаю вас, — произнесла Нина Белоножко, не переступая порога. Ваня уловил в ее голосе нотку раздражения, но оно тут же сменилось любопытством.
Ваня молчал. Перед ним стоял белый лебедь, превратившийся в женщину.
— Я вас слушаю, — повторила она. — Да что же мы стоим на площадке? Пойдемте ко мне в комнату.
Ваня вошел в полутемный коридор и увидел, как одновременно раскрылись три двери, из них выглянули любопытные женские лица, чем-то похожие одно на другое.
Ваня не помнил, как очутился в светлой комнате, опустился в кресло, напротив неприятного лысого человека, дымившего папироской.
Освещенная солнечным светом, льющимся из окна, Нина Белоножко казалась еще прекрасней, чем в театре. Теми самыми живыми руками, которыми вчера взмахивала на сцене, как крыльями, она передвинула на столе букет свежих роз, покрытых каплями воды, и легко опустилась на диван.
Молчать дальше было неудобно, и Ваня пробормотал:
— Вчера я вас видел в «Лебедином озере» и вот пришел поблагодарить.
— Спасибо! — очень просто сказала Белоножко и неожиданно спросила: — Вы что же, работаете? Вы рабочий?
— Нет, — соврал Ваня и с внезапным, несвойственным ему хвастовством добавил: — Я поэт!
— Поэт? — удивился мужчина. — Простите, как ваша фамилия?
— Аксенов. Иван Аксенов.
— Никогда не слыхал, никогда не читал, — заявил мужчина и, взяв из букета белую розу, принялся старательно примеривать ее к лацкану нового, хорошо сшитого пиджака. — Блока знал, Демьяна Бедного и Маяковского знаю, а вот об Аксенове впервые слышу.
Наступило неловкое молчание.
— Вы, наверное, учитесь? — спросила Белоножко.
— Конечно, — краснея, ответил Ваня.
— Где? — поинтересовался въедливый мужчина.
— В чарусском Пролеткульте, — снова соврал Ваня. — Я пришел, товарищ Белоножко, попросить у вас фотографию на память.
Она с улыбкой посмотрела на лицо Вани, на котором отразилась сложная гамма чувств: стыд, решимость, робость, настойчивость, искреннее восхищение.
Этот застенчивый, но и храбрый мальчик понравился ей своей непосредственностью. Она подошла к письменному столу, в беспорядке заваленному книгами и заставленному статуэтками, взяла толстый альбом, вынула из него открытку, — Ваня увидел на открытке Белоножко в роли Одетты, — обмакнув перо в чернила, сделала дарственную надпись.