Какой простор! Книга вторая: Бытие
Шрифт:
В одной заявке было написано, что на прицепном вагоне согнут буфер. Король снял покореженный ударом буфер, вместе с Ваней отнес его в кузницу. Два кузнеца — один молодой, другой старый, с лихо закрученными усами — ковали тормозные коромысла.
В горне шумело синее пламя, алели раскаленные угли; все было так, как в детстве, когда Ваня впервые в жизни, в кузне Городского двора, ковал подковы под приглядом дяди Миши.
— А, Антон явился! Садись, Антоша, закурим, — пригласил старик кузнец Короля и, сунув остывающее коромысло в зашипевший огонь, отвернул кожаный фартук, достал из плисовых штанов початую пачку кременчугской махорки.
Король скрутил цигарку, с наслаждением затянулся острым дымком.
— В цирк «Дядя Ваня» приехал, привез Ваньку Шемякина. Не знаешь, Семен Васильевич будет бороться с ним или сдрейфит? — поинтересовался кузнец.
— А ты сам у него спроси… Скрытный, черт старый. — Возбужденный разговором о борцах, Король поднял с земляного пола кузницы ровный буфер и, как дубину, бросил его себе на плечо.
Вернувшись к вагону, он вдел буфер в подбуферную раму и, оставив Ваню наверху, молодцевато спрыгнул в канаву. Там бригадир провозился несколько минут, крикнул:
— Ванюшка, толкай на меня!
Что было силы Ваня двинул тяжелый буфер вперед, и тотчас ухо его резнул истошный крик Короля:
— Ой, назад!
Испуганный Ваня дернул буфер на себя и снова услышал крик бригадира.
Вблизи оказался мастер Гордеев; пригибая деревянные половицы, прибежал на помощь. Из канавы вылез бледный Король, держа во рту окровавленный палец.
— Что там с тобой приключилось? — насмешливо спросил Гордеев.
— Хотел пальцем направить дыру буфера против дыр гнезда, а парень и прихлопнул палец, сначала с одного бока, затем с другого.
— Простите, дядя Король, я не хотел, — виновато пробормотал Ваня.
— Да это и без твоих объяснений понятно, что не хотел, — усмехнулся Семен Васильевич.
Гордеев был мужчина лет пятидесяти, могучий, он шутя разгибал подковы, пальцами гнул медные пятаки, грудь и плечи у него были как у библейского Самсона, руки — клещи, их ни один человек не мог разжать. В депо слесарем работал его сын Афонька. Как-то шутя отец хлопнул его кулаком по спине, и с тех пор стал парень горбатым.
Семен Васильевич Гордеев был большим любителем французской борьбы и часто посещал цирк. По заведенному обычаю приезжие борцы, выйдя на арену, бахвалились своей силой. Положив на столик жюри в залог большую сумму денег, они вызывали желающих из публики потягаться с ними в борьбе. Всякий раз происходило одно и то же: товарищи начинали подзадоривать Семена Васильевича выйти на арену. После долгих отнекиваний он наконец не спеша, красный от смущения, вваливался на манеж, схватывал борца, немедленно ставил его «в партер» и там держал, не давая подняться. В конце концов Семен Васильевич клал противника на обе лопатки, получал призовые деньги и в тот же вечер пропивал их с товарищами. Он был знаком с известным русским борцом, чемпионом мира Иваном Максимовичем Поддубным. Гастролируя по России и попадая в Чарусу, Поддубный неизменно приглашал Семена Васильевича стать профессиональным борцом, но Семен Васильевич всякий раз отказывался.
Приезжие борцы, выступавшие под масками разных цветов, хорошо знали Гордеева, боялись его и избегали встреч с ним на ковре.
Покончив с ремонтом вагонов по заявкам, бригада Короля пошла по канавам; осматривали вагоны, обнаруживая сломанные тормозные колодки, болты без гаек и шплинтов; все неполадки тут же исправлялись; в это же время человек, шагавший по крышам вагонов, заменял протершиеся алюминиевые вставки на дугах.
Часто Ваня видел у вагона деревянную лесенку, и на ней женские ноги, то старые, в поношенных чулках, то голые — молодые. Уборщицы мыли стекла. Одна пара ног понравилась ему, он выглянул из канавы и увидел маленькую, чуть-чуть полноватую девушку с румяным лицом и крупным пунцовым ртом. Девушка пела песню о том, как ветер сломал березку.
Часто из вагона на головы слесарей сыпался мусор. Словно снежные хлопья, кружась, опускались трамвайные билеты — это уборщицы торопливо подметали вагоны.
Ваня жадно присматривался к окружавшей его жизни, к лицам рабочих, вслушивался в их разговор; рабочие подтрунивали друг над другом, беззлобно шутили, помогали друг другу. Внимание Вани привлек худой, неразговорчивый старик, носивший с собой две огромные масленки. Старика называли Гончаровым.
Гончаров был смазчик — заливал буксы вагонов пахучим мазутом, а подшипники моторов голубым олеонафтом.
— Почему Гончаров такой скучный? — спросил Ваня Короля.
— У него жена недавно померла. Проработала здесь в депо тридцать лет уборщицей, — ответил Король.
Ваня призадумался.
«Тридцать лет изо дня в день подметать вагоны и мыть окна — достойна ли человека такая безрадостная работа?» — тоскливо подумал он.
Как-то, глянув кверху через раскрытый деревянный люк, Ваня увидел склоненное над мотором счастливое лицо Альтмана. Спросил:
— Ты что делаешь, Лева?
— Меняю щетку. — Альтман показал прямоугольный кусок угля, похвастал: — А меня уже током шарахнуло. Открыл контроллер, а рубильник забыл выключить, ну и получил удар в пятьсот пятьдесят вольт. Почище нокаута в боксе.
— Тебе хорошо работать наверху, а мы вот в канавах маемся, — пожаловался Харченко. Только теперь он уразумел, что электрики находятся в более выгодном положении, чем слесари, у них и работа чище, и больше времени они проводят наверху, в сухих вагонах, осматривая, очищая и смазывая контроллеры, меняя перегоревшие лампы.
Ваня мельком взглянул на круглые часы, словно нахохлившаяся птица дремавшие на стене. Стрелки-перышки показывали десять минут пятого; он зевнул, почувствовал во всем теле невероятную усталость. Сон борол его, веки слипались. Собрав все свои силы, Ваня зажал торцовым ключом отошедшую контргайку на моторе, пахнущем мазутом и сухой пылью, и, растопырив локти, положил их на пятки рельсов. Он заснул стоя.
И приснился ему странный сон. Будто он вагоновожатый, ведет вагон в депо вдоль сквера у Народного дома. В вагоне, кроме пожилой кондукторши, съежившейся от холода, никого нет. Стоит глухая осенняя полночь. Ваня мучительно всматривается в плохо освещенный передним фонарем скользкий и мокрый путь, видит тусклый блеск рельсов, слышит, как разросшиеся за лето кусты сирени задевают вагон, будто пытаются остановить его стремительный бег, и мучительно думает, что вот сейчас из-за темного куста обиженная жизнью женщина бросится под вагон и что в таком подозрительном месте полагалось бы ехать потише, — ведь об этом не раз предупреждал его учитель Савостин.
Вагон, покачиваясь, летит как птица, как бы даже и не касаясь рельсов, ручка контроллера включена на параллельный ход до предела, оба мотора работают самостоятельно, а Ване, охваченному мальчишеским восторгом движения, хочется мчаться еще быстрее. Оголенные ветром деревья отбрасывают черные тени, мелькающие на пути, как шпалы. Еще каких-нибудь сто саженей — и окончится сквер, на душе станет легче. Но тут из-за кустов, как и ожидал Ваня, показался человек и упал под вагон.
Ваня, едва не подняв трамвай на дыбы, сразу дает электрический тормоз, визжат колодки ручного тормоза… Но человека на рельсах нет. Ваня и напуганная кондукторша выпрыгивают из вагона на влажную холодную землю. Чье-то жалкое тело замерло у острых передних колес. Ваня вбегает в вагон, поспешно открывает деревянный люк над мотором и видит космы огненно-рыжих волос, запутавшиеся между шестернями.