Какой простор! Книга вторая: Бытие
Шрифт:
— Ванда? Ты? — и поспешно пробрался к ней, схватил за руку.
— А, это вы… — стараясь припомнить и не узнавая мастерового, промолвила Ванда.
— Ты что здесь делаешь? — спросил мастеровой, и глаза его загорелись.
— Приехала с мужем на ярмарку. Знакомьтесь.
— У тебя муж? — удивился мастеровой и, критически оглядев толстого лавочника, не прощаясь скрылся в толпе.
— Кто это? — ревниво спросил Обмылок.
— А я и сама не знаю кто.
Встреча эта больно кольнула ревнивое сердце Обмылка.
Через день густая октава окликнула Светличного из толпы:
— Игнат!
Лавочник никак не предполагал встретить в Нижнем знакомых. Вздрогнув, он приостановился. Перед ним были куприевские мужики Отченашенко и Бондаренко, частенько заглядывавшие в Чарусе к нему в лавку. С ними стояла хорошенькая светловолосая женщина, застенчиво улыбалась.
— Вы что здесь делаете? — спросил лавочник, обрадовавшись землякам.
— Прибыли купить для коммуны трактор.
— Купили?
— Потратились! Американские сенаторы, приезжавшие в Ростов и Харьков, пообещали ввезти в Россию десять тысяч тракторов. Выходит, скоро в каждой коммуне будет свой трактор, — ответил Бондаренко. — Только вот закавыка: как этот «фордзон» переправить до дому? На железной дороге не хотят принимать, не желают даже разговаривать с такой мелкотой, как мы. Ну что же мы стоим как казанские сироты? Пройдемте хоть пива изопьем, надо нашему трактору обмыть копыта.
— Пора уже свои тракторы заводить, — сказал проходивший мимо мужчина в белой толстовке, в фуражке-капитанке и дружески улыбнулся.
Мужики ответили ему такими же теплыми улыбками. Мысли их совпадали.
— Знакомьтесь, это наша учительница Ангелина Васильевна Томенко. Она у нас и за советчика и за бухгалтера, — представил женщину Отченашенко.
Спустились в прохладный подвальчик со сбрызнутым водой каменным полом и, присев к круглому столику, застланному залитой скатертью, заказали ведро пива и сотню вареных раков.
— Кто же у вас трактористом будет работать? — поинтересовался любознательный Светличный.
— Пока поработает Балайда, он в Красной Армии на шофера обучался, а подрастет Федька Убийбатько — обучим его, — охотно ответил Отченашенко. Он был рад поговорить, поделиться со свежим человеком впечатлениями, накопившимися за время ярмарки.
— Видал, сколько богатств навезли, — отхлебывая из кружки пенистое холодное пиво, хвастался Бондаренко с таким видом, будто все эти богатства принадлежали ему. — На ярмарку привезли миллион пудов грузов. Из одного Тавриза персы приволокли сто тысяч пудов товаров. За первые двадцать дней оборот достиг ста миллионов рублей золотом. Вот, лавочник, как надо торговать!
— Какая у нас торговля, — отшутилась Ванда, нащупывая за пазухой деньги. — Продал на рубль, пропил полтину, пробуянил другую — только и барыша, что болит голова.
Но Светличный сознавал, что ярмарка научила его многому. Видать, недаром прибыл он сюда. Он убедился еще раз, какую силу имеют реклама и кредит, главное же, он уразумел, что частная торговля, так пышно расцветшая в начале года, уже неспособна конкурировать с государственной! Открой государство рядом с его лавчонкой на Золотом шляху потребиловку или кооператив — и он пропал, погиб, как швед под Полтавой.
Накануне отъезда Светличного из Чарусы Центральный кооператив начал долгосрочное кредитование рабочих паровозного завода. При условии поручительства цехового профсоюзного комитета каждый мог в рассрочку на шесть месяцев купить костюм, ботинки, пальто, белье, мебель.
Это кредитование сразу отразилось на доходах обувного магазина Коробкина, на что Тимофей Трофимович жаловался Светличному в вагоне.
Пиво было холодное, приятное на вкус. Бондаренко посыпал его солью, как суп.
За соседними столиками люди гудели, заключали сделки, пили водку, ударами ладоней в донышки бутылок вышибая пробки.
— Барыш барышом, а магарыч даром! — кричал бородатый купец, насквозь пропахший кожей.
— Купил не купил, а поторговать можно, — басил из темного угла протяжный протодьяконский голос.
Из раскрытого окна видно — во всю стену соседнего дома большими буквами написано:
«Сбережения в бумажных рублях обесцениваются, сбережения в облигациях выигрышного займа сохраняют свою ценность и приносят доход процентами и выигрышами».
— Значит, жалишься, что нет возможности препроводить трактор до дому? — спросил Светличный, отрывая взгляд от этого объявления. — Ну, такое дело мы вмиг обтяпаем, хотя придется вам барашка в бумажке дать.
— Это какого такого барашка? — не понимая, насторожилась учительница.
— Не разумеешь? — спросила Ванда, щуря глаза. — Это по-нашему, по-купечески так говорят. А по-вашему — просто дать взятку.
— Ну это, брат, шалишь, мы, коммунары, люди передовые и на такое безобразие не пойдем, — отрезал Бондаренко.
Неприятный субъект в соломенной тирольской шляпе, подсевший к девице легкого поведения за соседним столиком, весело рассмеялся:
— Я ходил третьего дня на поклон к начальнику станции, просил дать мне товарный вагон. Говорю: «Вы мне вагон, а я вам пятьсот рублей золотом, и никому ни слова». А он, прохвост, расхохотался да как рявкнет: «Нет, ты мне дай пять тысяч и можешь говорить об этом кому угодно».
— Ну, и дальше что? — выпив пива и разламывая красный хрустящий панцирь рака, полюбопытствовала Ванда.
— Пришлось дать. И вот теперь всем рассказываю, в том числе и вам.
Неприятный субъект заказал подбежавшему старичку официанту графинчик холодной водки и два пирожных «наполеон». Девица робко посмотрела субъекту в глаза, прикрытые темными очками, и тихонько попросила:
— Мне бы, милый, котлетку.
— Хватит с тебя и пирожного. И водку, и пирожное заказываю сверх уговора. Это тоже следует принять во внимание.
— Тошнит меня от этих пирожных… — и, глотая слюну, добавила: — Несвежие они.
Девица была тоненькая, совсем молодая, с бледным чахоточным лицом.
— Как это — несвежие? Нехорошо так наговаривать, барышня, — возмутился официант, терпеливо ожидавший приказаний.
Ванда, пристально глядевшая на девицу, щелкнула ридикюлем, достала новенький бумажный червонец и сунула его в узенькую девичью руку:
— Плюнь ему, мерзавцу, в морду и беги отседова.
Девица робко поднялась, пробормотала: