Камень Книга двенадцатая
Шрифт:
— Портвейн, быть может? — заулыбался тот.
— Отличный выбор, братишка! Только давай не будем особо злоупотреблять, чтобы завтра перед гостями нормально выглядеть…
После ужина яхту почтил своим присутствием патриарх. Благословив моряков, свободных от несения вахты, Святослав уединился со мной в мастер-каюте и принялся в красках расписывать наш с ним несомненный успех и возросшую популярность как на любимой родине, так и за ее пределами. Для наглядности патриарх продемонстрировал и «слайды» на своем телефоне. Когда «подготовка» была завершена, последовало и предложение, подкупающее своей новизной: я должен был обязательно поспособствовать тому, чтобы часть прибылей от нашего энергетического бизнеса пошла на святое дело православия. Ожидая чего-то подобного, я сразу пошел в отказ и, к своему удивлению, почуял,
— Попытка не пытка, — вздохнул Святослав. — Но я был обязан попробовать. Будет у меня к тебе, Алексей, еще одна маленькая просьба.
— Внимательно слушаю, ваше святейшество, — напрягся я.
— Обещай, что, когда в Москву вернемся, ты найдешь время и посетишь с официальным визитом особняк князя Карамзина.
Я выдохнул:
— Ваше святейшество, а можно было прямо озвучить настоящую просьбу, а не… я прошу прощения, огород городить?
Патриарх, огладив бороду, заулыбался:
— А так интереснее. Да и профессиональная деформация дает о себе знать. Так как насчет визита?
— Почту за честь…
Когда фон Мольтке зашла в каюту, ее ждал неприятный сюрприз: помимо цесаревича, в помещении находились великий князь Алексей Александрович, генерал Нарышкин и господа Кузьмин с Белобородовым, а значит, романтическое свидание с Александром было безнадежно испорчено. Поначалу баронесса расстроилась, однако того времени, что фон Мольтке потратила на снятие балаклавы и приведение прически в порядок, хватило на холодный анализ ситуации, подсказывающий, что романтическое свидание от нее никуда не денется, а вот участие в заседании этого своеобразного мужского клуба дорогого стоит. По крайней мере, фон Мольтке хотела на это надеяться.
Ожидания ее не обманули, и после обязательных приветственных комплиментов Александру усадили за стол рядом с Алексеем Александровичем, налили вина, переставили ближе к ней тарелки с сырной и фруктовой нарезками и пока оставили в покое, а свою историю продолжил рассказывать прерванный Иван Олегович:
— Так вот, приземляемся мы в Барселоне, выгружаемся с борта и втроем с Петровичем, — он указал на Прохора Петровича, — и Михаилом Николаевичем Пожарским направляемся к встречающим нас испанским спецслужбистам. А когда мы к ним подошли, его высокопревосходительство балаклаву-то и стянул! — И так активно жестикулирующий рассказчик изобразил соответствующее движение. — Вы бы видели, как вытянулись испанцы и тявкнули на своем что-то положенное! А князь невозмутимо так: «Доброе утро, господа. Вольно. И давайте уже займемся делами». Николаич, Петрович, — Кузьмин по очереди посмотрел на цесаревича и генерала, — как нам испанцы после «просьбы» его высокопревосходительства грузиться по машинам помогали! Меня аж гордость обуяла, что я под командованием старика столько славных дел наворотил!
Тут в монолог вмешался Белобородов:
— Уж ты-то наворотил! — вздохнул он. — У Михаила Николаевича, помнится, от твоих славных подвигов изжога не проходила — Саша не даст соврать. — Цесаревич с улыбкой кивнул. — И в Барселоне в порту не совсем так все было, а циничнее именно с твоей стороны, Ваня, и гораздо жестче… Хотя влияние масштаба фигуры Михаила Николаевича тоже глупо недооценивать.
Какое-то время фон Мольтке наблюдала за препирательствами Кузьмина и Белобородова. Вместе с ней наблюдали и все остальные, причем, судя по улыбкам что Романовых, что Нарышкина, видели они это «шоу» далеко не в первый раз.
— Алексей Александрович, — баронесса аккуратно нагнулась к великому князю, — у вас всегда так весело?
— Всегда, — хмыкнул он. — У нас скучно не бывает. И если у обычных людей рассказанное надо делить на два, а то и на три, то вот в случае с Прохором Петровичем и Иваном Олеговичем надо умножать минимум раза в четыре.
— Даже так?
— Даже так, Александра Генриховна…
Впрочем, долго пикировка Белобородова и Кузьмина не продлилась, и цесаревич предложил перейти к обсуждению текущих дел. Первым отчитывался Нарышкин, и баронесса по отсутствию особого интереса со стороны остальных присутствующих сразу поняла, что делал это генерал в большей степени для нее. Суть доклада Алексея Петровича сводилась к следующему: по информации наших дипломатических представительств по всему миру
— Еще про Афганистан и полное уничтожение рода Никпай в СМИ большинства стран вспомнили, — заканчивал доклад генерал. — В статьях и репортажах тамошние аналитики отдельно подчеркнули, что молодые великие принцы Алексей, Николай и Александр тоже на Среднем Востоке засветились. И на основании этого стали утверждать, что и события в Афганистане, и известные… кровавые похождения нашей молодежи на Ибице, и в Сен-Тропе, и публичная казнь испанских террористов являются звеньями одной цепи, а Российская империя однозначно взяла курс на ужесточение внешней политики. Доклад закончил.
Первым, кто активно прореагировал на озвученное, был Кузьмин. Он вскочил со стула и обратился к цесаревичу:
— Николаич, что за бред несут эти диванные аналитики? На Ибице же с нашей стороны была чистая самооборона! Испанцы, умудрившиеся по недоумию послать против нас свой спецназ, обошлись всего-то пятьюдесятью трупаками! Да, мы с царевичем народу на двоих завалили прилично, Панцулая слегка перестаралась, но в итоге-то… Считай, по-божески в порт прорывались, а не как в старые добрые времена с полной зачисткой территории, чтобы никакая недобитая падла в спину стихией не ударила! А Петрович, пацифист хренов, — Кузьмин указал на Белобородова, — еще твоей дочурке Варваре зачем-то запретил подстанцию расфигачить! У девки, как я слышал, даже по этому поводу психологическая травма образовалась — именно эта травма, я уверен, Николаич, и стала причиной недавнего эпичного разгрома испанского посольства! А Сен-Тропе? Мы с царевичем чуть не сдохли во время подлого нападения из засады группы этой польской гниды Западловского, а импортные писаки заявляют, что русские ужесточают внешнюю политику! — Иван Олегович в сердцах схватил со стола свой бокал с коньяком и одним махом его опустошил. — Николаич, вчера царевич предлагал польских писак оптом в расход пустить, но мы с Петровичем его с трудом, но отговорили. Так вот, я теперь царевича в его праведном стремлении по полной подтянуть писак за базар абсолютно поддерживаю и готов лично провести акцию возмездия в любой указанной точке мира. Пусть журналюги с газетными аналитиками, твари дикие, на своей шкуре прочувствуют, насколько жесткой до жестокости стала внешняя политика Российской империи.
Фон Мольтке, замерев от этой сентенции, ждала реакции нахмурившегося цесаревича, однако первым свое мнение решил высказать упомянутый царевич:
— Ваня, — улыбался он, — ты чего завелся-то на ровном месте? Нам, в том числе и тебе, эти писаки и диванные аналитики бесплатную рекламу делают, а ты… Что же касается акции устрашения, то я уверен, нам с тобой в самое ближайшее время еще представится подходящий случай, и я при всех обещаю: твоему праведному гневу и извращенным фантазиям я мешать не буду.
Кузьмин на это только отмахнулся, уселся обратно за стол и потянулся за бутылкой с коньяком, а Алексей Александрович продолжил, но обратился уже к цесаревичу:
— Отец, мне кажется, Ивану Олеговичу надо… отвлечься. Заработался он у нас совсем. Помнишь, Иван Олегович в одном очень веселом месте целую агентурную сеть выстроил, за которую тебе еще французы претензии предъявляли? Может, именно в эту горячую точку мира его и послать?
Баронесса обратила внимание, как замер Кузьмин, а на лице цесаревича расплылась довольная улыбка: