Каменный Кулак и охотница за Белой Смертью
Шрифт:
Ятва вытаращилась на Ладу, но перечить не посмела. Хотя представить себе, как маленькая, точно девочка-подросток, Лада будет «охаживать» высокую, дородную латвицу, было довольно сложно.
– А ты, что здесь делаешь, срамник! – вдруг взвилась волхова: – А ну, белобрысый Локки, исчезни отсюда! Или не знаешь, что за такой подгляд глаза к переносью сойдутся, да так и останутся?!
Торхшу, прятавшегося до этих слов за березами, сдуло как осенним ветром. Только сучья затрещали под пятками. Вот оно, слово ворожейское: сам себе больше навредишь, если его ослушаешься.
– Ах, он… – подхватила, было, Ятвага.
Но
Когда туман родильной натуги начал рассеваться роженица услышала далекий плач младенца и слова сберегающего заговора, что напевала волхова. Тихая радость разлилась по телу Ятваги. А вокруг стрекотали бойкие кузнечики, и гудели тяжелые пчелы, спешившие собрать последний луговой мед.
– Богат муж твой Година Евпатиевич! – услышала женщина голос ворожеи сквозь этот сладкий, летний, полуденный стрекот и опадающую дымку кровавой натуги: – Трех сыновей Перун посылает только самым достойным. Роди ему еще двух дочерей, и будет он еще и самым счастливыми!
«Трех сыновей Перун посылает только самым достойным…» – рассеянно думала Ятва, ощущая в теле, особенно в груди, прилив женских сил. Значит, у нее родился мальчик! Вот Готтин будет рад. Да и она тоже. Подрастет и будет еще один работник в семье и защитник в Ладони. Спасибо тебе, Лада-мать, за привет и радость в доме…
Тем временем заклинальный напев ведуньи оборвался. Роженица ничего не понимала в ворожбе, но даже она догадалась, что заговор остался незаконченным. Она размежила еще тяжелые после родильных трудов веки и с беспокойством посмотрела на Ладу.
Та внимательно рассматривала младенца, крутила и перекладывала с руки на руку, изучая ей одной видимые отметены на его тельце.
– Что? Ладушка, что ты видишь в малом Годиновиче? – забеспокоилась Ятва. Выходило, что людская молва не врет: не гоже человекам в лесах рождаться вдали от родного гнезда. Того и гляди нечисть болотная да чащобная если не накинется, так сглазит.
Волхова молчала, всматриваясь темное родимое пятно чуть повыше младенческого локотка.
– Ну, не томи уже, Лада! Скажи, что ты видишь в младенце? – запричитала роженица и уже собиралась встать с копенки, на которую опустилась, когда начались последние схватки. Но ворожея остановила ее мановением руки.
– Чего рыпаешься? На-ка лучше приложи новорожденного к груди, – сказала она, подавая латвице присмиревшего в ее руках младенца.
– А можно? – с недоверием спросила Ятва.
Ничего особенного она в ребенке не замечала. Как и у всех ее детей, у него была розовая кожа. Мутные глазенки – цвета северного озера, в котором отразилось хмурое небо. Летний ветер уже ерошил подсохшие от родильных вод золотистые волосенки. Но ведь почему-то волхова прервала обережный заговор. Значит, что-то в нем не так. Но что?
– Да не бойся ты, дурочка чудская. Нет на нем ни сглаза, ни порчи, – усмехнулась Лада ее неуверенности.
– А что ж тогда? Почему оберег ему не допела?
– Да потому, подруга, что без надобности он ему.
– Это как же так?
– Про то я у тебя вызнать хочу.
– У меня? – переспросила Ятва и аж похолодела вся. Хоть и чиста она была перед мужем и сродниками его, но от взгляда ворожеи не по себе ей стало. А вдруг как не убереглась она, да какой ни есть водяной на Волхове в купальне опохабил ее?…
Тфу, тфу, тфу!
Да и какой водяной! Летние то детки в мамках с зимы заводятся. Вот и этот, судя по всему, зачался в самый зимний коловорот. Ох, и жарка была тогда баня, а Готтин-то, Готтин – ну точно молодожен…
От воспоминаний о той горячей зимней бане Ятву бросило в жар. А потом в холод. Это уже от слов Лады.
– А скажи мне Ятва, жена Годинова, – прищурив один глаз, начала ворожея свой допрос: – ответь не таясь: ты какого роду племени?
От страха у роженицы затряслись руки. Вспомнила она все опаски, что ей в голову приходили, когда собирали ее сродники в жены за венеда Ладонинского. Даром, что без малого восемь лет они с волховой дружбу хороводили, а вот пришел час, и взыщет теперь с нее Лада за всю латвицкую кровь, что в жилах Ятвы течет. Вот только бы знать с чего эта напасть.
– Да ты не трясись, милая, – смягчилась ворожея: – Расскажи все, как есть, тогда уж и решать будем.
– А что решать-то? – едва слышно спросила Ятва.
– После поговорим. А сейчас сказывай: каких ты кровей.
– Привез меня Готтин с реки Давны от латвинов… – начала испуганная женщина.
– Да это я знаю, – перебила ее Лада.
– Так что же тогда?
– Скажи лучше, чем твои сродники проживались?
– Да все тоже, что и в Ладони. Пахота да рыбалка с охотой. Земли у нас не богато, но есть на ней глиняная яма со звонкой глиной. Так что отец мой все больше горшки лепил. Через то мы с Готтиным на торжище и встретились…
– Про то, как тебя Година углядел, всей Ладоге известно. Ты мне лучше откройся: не было ли у вас в роду князей латвицких или венедских? Может ярлы свейские или даннские в ваших землянках на постой оставались?
В другое время Ятва обиделась бы на «землянки». И даже, наверное, приосанилась от гордости за то, что ее семейство жило в «варяжских теремах [78] », как венеды называли неприкопанные бревенчатые дома, построенные на подобие тех, что свеи ставят возле торжищ. Род у них был большой, дружный, крепкий, хотя и не княжеский. Так что в засеке, где они жили, дома все были варяжскими в отличие от «землянок» прочих латвинов. Ятва раньше никогда не задумывалась над этим, а теперь…
78
Варяжский терем – большой бревенчатый дом, с крышей покрытой дерном и открытым очагом в центре.
– Ну же, Ятва, не томи, – прервала ее размышления волхова: – Были у вас в роду князья или нет?
– Не-е-ей, – не очень уверенно ответила латвица.
– Точно?
– Насколько мне сказывали, не было…
Ведь если бы где-то в ее роду приживался какой владыка, так она бы точно про это ведала. Сколько голи перекатной врет направо и налево, что они княжеского рода, а в семье Ятвы даже и слуха о том не было. Да и откуда взяться князьям да ярлам в их глухомани. От моря их засека далеко. От Давны-реки к ним еще по притоке подниматься надобно, а та полна перекатов. Так что драккару туда не проплыть, а на плоскодонках светлые ярлы не плавают. Вокруг их земель топей да болот полным-полно, так что и венедские князья туда не заезживают.