Каменный пояс, 1985
Шрифт:
Добраться до отделения Федора Шашкова оказалось нелегко. Непрерывно била вражеская артиллерия, и в небе постоянно висели «юнкерсы».
Самого сержанта мы застали в окопе с автоматом в руках. Я ожидал, что увижу рослого сильного человека с орлиным взглядом и зычным повелительным голосом. По крайней мере, таким он представлялся мне по рассказам офицеров штаба дивизии, свидетелей последнего боя. Но мы увидели маленького худощавого паренька в помятой каске, в грязной шинели с оторванной полой и очень смущенного тем, что мы прибыли на передовую специально для встречи с ним.
— А чего особенного, — сказал
И еще мы узнали, что сержант Шашков был призван в армию из Сибири, где вместе с отцом занимался разведением пушного зверя в Забайкальском питомнике, а Ваня Малышев — уроженец города Горького, по профессии слесарь.
Более трех месяцев минуло с тех пор, как политуправление Ленинградского фронта объявило литературный конкурс для военных авторов, участников обороны Ленинграда. Послал и я свой рассказ «Зверь на дороге». Послал и забыл, потому что с наступлением тепла обстановка на фронте осложнилась. Но вот в политотделе мне сообщили, что я приглашен на совещание молодых литераторов, где будут подводиться итоги конкурса.
Это приглашение одновременно обрадовало и встревожило меня. Шутка ли, в такое горячее время, когда люди напряжены до предела, когда над головой постоянно свистят пули и снаряды, молодых авторов собирают на совещание? Начальник политотдела подполковник Кузьмин, заметив мою озабоченность, сказал ободряюще:
— Ничего, Анатолий, редакция твоя крепкая, обойдется один день без редактора. Желаю тебе успехов.
До центра города добрался без особых происшествий. Сначала шел пешком, потом ехал на трамвае. Правда, трамвай трижды останавливался по случаю воздушной тревоги. Но бомбежка его миновала.
Собрались мы, участники конкурса, в помещении гарнизонного Дома Красной Армии. Быстро познакомились друг с другом, освоились. Появился Николай Тихонов, прямой, суховатый, над жесткими бровями — глубокие морщины. Но глаза острые, с живыми искрами. Увидав его, я сразу вспомнил «Балладу о гвоздях», которую знал с детства. Рядом с ним за столом сидели его соратники по перу Виссарион Саянов, Ольга Берггольц, Вера Инбер.
Тихонов долго приглядывался к сидящим в зале, о чем-то разговаривал тихо с Саяновым. А тот всматривался в каждого, как бы проверяя, все ли явились, потом кивнул Тихонову:
— Можно начинать, Николай Семенович.
— Да, да, начнем, — ответил Тихонов, резко вскинув голову, и улыбнулся широко, добродушно, словно все мы были его давнишние закадычные друзья. Весь он был как бы соткан из мужества, внимания и на редкость подкупающей простоты. Он произнес всего лишь несколько слов, открывая встречу, а все мы почувствовали его до мелочей своим другом, учителем.
Он говорил о значении конкурса, называл рассказы, стихи, то спрашивал, то отвечал. Мы сидели и чувствовали себя, как на большом экзамене.
Работу совещания прервала воздушная тревога.
— Спокойно, товарищи, — сказал Тихонов. — Следуйте за мной в укрытие.
Мы следом за ним спустились в глубокий сырой подвал. Но все обошлось благополучно, и вскоре мы возвратились в зал, чтобы продолжить наше совещание.
Обо мне Тихонов вначале речи не вел и рассказа моего почему-то не называл. Я уже свыкся с этим, про себя подумал: «Значит, не привлек внимания». Потом, сделав короткую паузу, он вдруг взял со стола рукопись, сказал задумчиво:
— А вот рассказ старшего лейтенанта Рыбина «Зверь на дороге».
Я встал, как на уроке литературы.
— Сидите, пожалуйста, — Тихонов улыбнулся. — Я хочу спросить: все, что описано в рассказе, произошло лично с вами, вероятно?
— Почти, — ответил я.
— Это чувствуется. Это хорошо, когда автор пишет о пережитом. Писатель — это биография, судьба. Чем сложнее жизненный путь его, тем ощутимее проза. Мастерство может прийти в процессе работы, а биография не придет. Сочинять произведения можно научиться, а писать жизнь научиться нельзя. Я рад, что вы начинаете именно с этого. Желаю вам удачи.
Покинув дом, в котором проходило наше творческое совещание, я долго стоял посреди улицы в глубоком раздумье. Подошел трамвай с надписью: «Трамвай идет на фронт». Я хотел вскочить на подножку, но, раздумав, отправился на передовую пешком: нужно было о многом, не торопясь, подумать.
Едва стемнело, как меня вызвали в штаб дивизии.
— Быстро свертывайте редакцию и через два часа будьте готовы к выходу в пункт «Б» для погрузки на пароход, — сказал начальник штаба и показал на карте, где данный пункт находится. Это было побережье Финского залива. Стало ясно, что дивизию хотят перебросить на Ораниенбаумский плацдарм, который с самого начала блокады Ленинграда мужественно удерживала горстка балтийских моряков. Об этом героическом гарнизоне ходило много разных легенд.
Одно было ясно: гарнизон, поддерживаемый крепостной кронштадтской артиллерией, стоял на приморском пятачке мужественно. Никакие атаки врага не могли поколебать его. И вот на этот плацдарм перебрасывалась наша дивизия. Погрузка проходила в темноте. Курить было запрещено категорически. Если какая-нибудь машина оказывалась неисправной на мостике, ведущем на палубу, и создавала затор, ее немедленно сталкивали в воду, освобождая путь для движения. Плыли по заливу без огней и без шума, потому что залив просматривался врагом и простреливался из орудий.