Каменный пояс, 1985
Шрифт:
— Нас засекли, берут в вилку, — сказал комдив встревоженно.
— Верно, лучше бы перейти на запасный НП, — предложил командир полка Соколов, глядя то на комкора, то на комдива.
Но Рокоссовский не отрывал глаз от бинокля. А когда на левом фланге неприятельские танки стали теснить наши цепи, он повернулся к командиру дивизии и, не повышая тона, распорядился:
— Прикажите послать туда верных ребят из резерва с противотанковыми ружьями. Пусть поработают.
Какие знакомые слова: «Пусть поработают». Рокоссовский любил повторять их на учениях и при осмотре лагерных палаток. Бывало,
Противник между тем нажимал. Захлебнувшись на левом фланге, он пытался теперь прорвать нашу оборону на правом. В нескольких шагах от комкора красноармеец-радист нервно крутил ручку аппарата, добиваясь:
— «Курган», «Курган», я «Сосна»! Где пропали? «Курган»!..
— Не отвечает «Курган»? — спросил Рокоссовский.
— Молчит, товарищ генерал-майор. Да что там, прервали, гады!
— А вы не торопитесь отчаиваться.
Телефонист снова припал к трубке и уже без нервозности стал повторять:
— «Курган»! «Курган»! Я «Сосна»!..
Спустя двадцать минут у НП появился командир артбатареи Комаров и с ним несколько красноармейцев. Комаров торопливо доложил, что немцы прорвались к дороге, а он поспешил на защиту НП.
— Не сейте панику, — повысил голос Рокоссовский и, повернувшись к командиру полка, сказал: — Соберите паникеров и атакуйте прорвавшихся с фланга! А вы, полковник, — обратился он к комдиву, — бросьте к месту прорыва свой резерв, немедленно.
С НП полка Рокоссовский уехал на броневике, когда свободной осталась одна дорога, отгороженная от прорвавшегося противника небольшим, уже горевшим лесом.
Меня вызвал начальник политотдела дивизии старший батальонный комиссар Скряго.
— К нам прибыли писатели, — сказал он многозначительным тоном. — Нужно уделить им внимание. Я полагаю, что лучше всего заняться этим вам. Да и расположение частей вы знаете хорошо.
Затем он подвел меня к двум незнакомым мужчинам в красноармейских гимнастерках, стоявшим под деревьями возле штабной машины.
— Аркадий Гайдар. Он же «Тимур и его команда», — услышал я басовитый шутливый голос. Но не поверил сразу, переспросил:
— Вы Аркадий Гайдар?
— А что, не похож?
Едва мы успели пожать друг другу руки, как над головой завыли вражеские мины. Уже сидя в щели, я познакомился со спутником Гайдара — поэтом Иосифом Уткиным. Оба рослые, сильные, жаждущие побыстрее освоиться с боевой обстановкой.
Узнав, что гости намерены пробыть в дивизии двое суток, я попытался договориться с ними о выступлении в нашей газете.
— Обязательно, — охотно пообещал Гайдар. — Напишу завтра же.
Уткин тоже согласился дать что-то из новых стихов.
Через час мы уже пробирались в один из полков, который только что отбил шестую за день атаку вражеской мотопехоты и танков.
На переднем крае было сравнительно спокойно.
Нам удалось побывать на самых передовых огневых точках, побеседовать с бойцами. Метрах в тридцати от артиллерийской батареи старшего лейтенанта Степанова еще дымился подбитый в недавнем бою гитлеровский танк. Гайдар упросил старшего лейтенанта разрешить подползти к машине. Тот долго не соглашался, а потом сдался и пополз вместе с нами. Гайдару хотелось еще осмотреть подбитый бронетранспортер, который стоял неподалеку от танка. Но тут стали рваться мины, и нам пришлось вернуться назад.
Вечером я ушел в редакцию, чтобы успеть сдать материалы в очередной номер газеты. Мои спутники остались в полку, пообещав на следующий день тоже прийти в редакцию.
Но встречи не состоялось. Я прождал всю ночь, намереваясь на рассвете отправиться на розыски. Меня опередила сестра, прибежавшая чуть свет из медсанбата.
— Рыбина зовет раненый писатель, — сообщила она.
У хирургической палатки на носилках лежал Иосиф Уткин. Правая рука его была забинтована.
— А где Гайдар? — беспокоился Уткин. — Его нужно обязательно разыскать.
Минут через пятнадцать раненого уложили в санитарную машину и увезли. А я отправился на поиски Гайдара. Весь день ходил по подразделениям, которые закрепились на новых рубежах. Многие красноармейцы и командиры говорили, что видели Аркадия Петровича, но где он теперь — не знали. Один раненый артиллерист сообщил мне, что в самый разгар ночного боя, когда вражеские танки и мотопехота подступили вплотную к батарее, Гайдар лежал рядом с ним и вел огонь из автомата. Затем в штабе полка стало известно, что батарея та держалась на своей позиции до последнего снаряда и отойти не успела, осталась в окружении. А что было с Гайдаром, не знал никто.
Лето — осень 1942 года
Комбат Глинский вытер рукавом гимнастерки залепленное землей и измученное ночным боем лицо и сказал:
— Зажал нас гад крепко. Но пусть не торжествует.
Он стиснул пальцы в кулак и погрозил в ту сторону, откуда не переставали сыпаться на наши головы злобно воющие мины. Капитан Глинский, рослый чернобровый красавец, неделю назад командовал ротой, а еще раньше — взводом. Вчера утром он принял усиленный мотострелковый батальон, который решительным ударом выбил немцев из полусожженной, много раз переходившей из рук в руки Илларионовки и захватил Березовую балку на подступах к высоте Безымянной.
Почему балку назвали Березовой, не знаю. Я не приметил здесь ни единого деревца. По склонам рос однообразный кустарник, мелкий и колючий, как ежовые иглы. Бойцы называли его барсучьим. Он не спасал нас от минных осколков.
Батальон ворвался сюда перед вечером. В тот момент я находился в штабе дивизии. У меня мгновенно созрела мысль: побывать в батальоне Глинского, чтобы в очередном номере газеты появилась заметка об этом дерзком бое. Кстати, туда шла машина со связным офицером.
В батальон мы прибыли в полночь, а через час фашисты отсекли его от полка, вернув себе Илларионовку. Батальону пришлось занять круговую оборону. Убитых товарищей похоронили в низине. Раненых отвели за ближние известковые глыбы.