Каменный пояс, 1985
Шрифт:
В то благословенное новогодье, в Котельникове, мы так и не легли спать.
А тем временем 2-я Гвардейская армия (ею снова стал командовать Яков Григорьевич Крейзер) продолжала свой железный марш, теперь уже — на Новочеркасск и Ростов. Корпус Чанчибадзе освободил Ольгинскую, седьмого февраля переправился через Дон и подошел к реке Аксай. Тринадцатого гвардейцы полностью очистили от врага Новочеркасск, прекрасный город, основанный в 1805 году как центр донского казачества. А еще через день красный флаг взвился над Ростовом.
В канун наступления я попросился на один из танков — и на его броне добрался до городских окраин. Правда, меня основательно потрепало взрывом бомбы, но все беды отступали перед счастьем победы. После войны я написал небольшую повесть «Приговорен к расстрелу», где описаны эти памятные мне события.
Пятнадцатого февраля моя газета перебралась в Новочеркасск, и я хмельно бродил в свободное время по его солнечным теплым улицам.
Немцы отводили свои обмороженные и потрепанные войска за реку Миус, на которой подготовили мощную оборону. Особенно прочно укрепили они правый берег. Густая сеть траншей и ходов сообщения, сотни блиндажей, окопы, дзоты, противотанковые и противопехотные препятствия, минные поля и рвы буквально избороздили обрывистые берега.
Восемнадцатого февраля на эту реку вышла 2-я Гвардейская армия. Ей предстояло совершить очередной подвиг, прорвав «Миус-фронт» (так называли немцы свою оборону на Миусе).
Началась оттепель, раскисли дороги. Помните прекрасную песню Ильи Френкеля и Модеста Табачникова «Давай закурим!»:
Дует теплый ветер. Развезло дороги, И на Южном фронте оттепель опять…Но войну не остановишь, и наши дивизии подтягивали силы для удара.
Потом мы дрались на реке Миус, и Гвардейские полки Александра Дмитриевича Епанчина и Дмитрия Васильевича Казака двадцать четыре раза ходили в штыковые атаки, — уже не было патронов. И смерть ломалась об их штыки потому, что она отступает перед храбрыми.
Командиры 88-го и 91-го стрелковых полков 33-й Гвардейской дивизии Казак и Епанчин казались мне олицетворением мужской красоты, ибо безмерна была храбрость их ума в положении, из которого, видимо, не было выхода. Я благодарно любил их, и мы сфотографировались вместе в тот день, когда им вручили Звезды Героев Советского Союза.
В очерке «Мастерство героя», напечатанном газетой «В атаку!» двадцатого апреля 1943 года, сказано:
«Мы пробирались к командиру Александру Дмитриевичу Епанчину, ожидая увидеть сурового седого старика, провоевавшего всю свою жизнь и узнавшего все солдатские тайны, но увидели сравнительно молодого человека, по-молодому кипучего, с проницательными черными глазами».
В конце очерка повторялась та же мысль:
«Мы уходили из подразделения узкой балкой, куда не залетали осколки, и нам все еще казалось, что мы виделись с суровым седым полковником, провоевавшим всю свою жизнь, узнавшим все солдатские тайны и главную из них — тайну вождения войск».
Дай бог, как говорится, чтобы их жизни не сожгла война, и они увидели сияние Победы над Красной площадью Москвы.
Когда-нибудь я расскажу вам подробно об этих людях, ибо кроме очерков «Мастерство Героя» и «Мужество ума», напечатанных в 1943 году, сохранились подробные записи о них в блокноте.
Прошло сорок с лишним лет после публикации очерков, и вот нечаянная радость: второго января 1985 года «Челябинский рабочий» поместил рекламу фильма «Маршал Жуков. Страницы биографии». После перечисления авторов сказано:
«Военный консультант — Герой Советского Союза генерал-лейтенант А. Д. Епанчин».
Слава богу, жив Александр Дмитриевич! А Д. В. Казак? О нем пока у меня никаких сведений нет.
Я с охотой поведаю вам о безбрежной отваге гвардии лейтенанта Сергея Година. Стрелки прозвали его «Веселым ангелом», наверное, потому, что у бога войны — артиллерии — он был одним из самых веселых и работящих сыновей.
Следовало бы вспомнить старшину одной из рот Амира Байрам-Дурдыева, который кормил солдат из термосов, издырявленных немецкими пулями, — так трудно было доставлять пищу в окопы взводов.
Пока же расскажу вам лишь об одной истории, случившейся еще до выхода на Миус, ибо там была моя вина и я не теряю надежды ее исправить, конечно же, с помощью читателей.
Штаб армии и редакция находились тогда в станице Куйбышевской, или Куйбышево, если я верно запомнил название.
Стоял яркий весенний день, и коммунисты редакции расположились в садочке при доме, — шло партийное собрание. На всякий случай рядом с собой поставили полевой телефон в кожаном чехле.
Мы не успели еще выслушать короткий доклад, когда настойчиво и длинно стал зуммерить телефон. Я взял трубку.
Из штаба сообщали, что на станицу идет туча фашистских самолетов, может, сто, а может, и двести бомбовозов, которые попытаются смести с лица земли управление Гвардейской армии. Наши перехватили радиоразговоры пилотов, — они уже на подходе. Штаб приказывал немедля укрыть людей в траншеях и щелях.
— А что же наши истребители? — спросил я у штабиста. — Обедают?
Офицер не принял упрека.
— Все истребители в работе. Прикрывают работу «пешек».
«Пешками» фронты называли пикирующие бомбардировщики Петлякова.
Мы еще не успели принять никакого решения, когда в небе, в пяти верстах от Куйбышевской, стало черно от «Хейнкелей», «Юнкерсов», «Дорнье» и бог еще знает каких немецких машин.
В газете в ту пору не было новобранцев, и все мы отменно понимали, что жить осталось, возможно, несколько минут.
И когда казалось, уже ничто не сможет остановить бомбовый разбой, внезапно на прорву немцев свалился один-единственный истребитель с красной звездой.
Это было самоубийство, самопожертвование, отчаянное желание ценой собственной жизни спасти свой штаб. Бомбардировщики шли без истребительного прикрытия, надеясь, надо полагать, на свое несметное количество.
Бог мой, что делал «ястребок»! Пулеметный и пушечный огонь нашего бесстрашного сокола буквально дырявил немцев. А враг боялся открывать ответный огонь — истребитель крутился среди бомбовозов, и огнем можно было задеть своих.