Камни и черепа
Шрифт:
– Поднимайся! – глухо сказал сверху Бын, и одновременно он услышал за собой шаги. Второй неспящий все-таки совладал со строптивым парнем. Ощущая, как слабость размягчает колени, Тесугу поставил одну ногу на камень, потом сделал еще шаг. И вот уже мог заглянуть в место, куда допускали совсем немногих. Место, где он сойдет в нижний мир.
Как же странно оно выглядело! За первым кругом камней, на одном из которых стоял он сам, был второй – мощные истуканы, тела людей без рук, и ног. Даже сейчас их рубленные головы были выше его собственной, и стояли неестественно ровно – точность расстояния завораживала. Наконец, внутри круга Первых был третий круг, совсем маленький. Он состоял из тяжелых камней, сложенных так, что образовывали невысокую, едва в его рост, стену. В ней отчетливо виделись два отверстия, из которых даже сейчас словно
Тесугу сошел по камням вниз – по ту сторону они стояли так же, уступом, и ощутил под босой ногой странную поверхность. Это был камень, но не такой, какой ему приходилось когда-либо видеть и ощущать. Не гладкий, начищенный ветром, не ребристый – странная, серовато-шероховатая поверхность покрывала всю внутреннюю часть круга. И, подняв голову, Тесугу осознал, что он стоит прямо под пересечением взглядов Первых. Ему показалось, что в лицо ударила волна их гнева. Остатки сил вдруг оставили его, как и чудная отстраненность, и ноги подогнулись.
– Я сделаю все, что нужно! – закричал он, шатаясь и обхватив голову руками, – я готов!
В ушах загудело, и черные точки поплыли перед глазами. Он сам не ощутил, как странная поверхность, не земля и не камень, ударилась ему в щеку.
Глава восьмая
Роды людей, жившие по всей земле, происходили от тех Древних, кого Эцу вывел из земли предков, и оставил жить в срединном мире. Им был дан язык, общий, чтобы они понимали друг друга. Но они расходились все дальше и дальше, и забывали, как говорить правильно. И вот уже случалось, что приходили на мены люди из родов с разных концов земли, а речь их звучала настолько различно, что сначала они только смеялись, а потом едва могли понять друг друга.
Но все же они помнили человеческий язык, хоть и искаженный. Но иногда, на вечерях, когда расспрашивали тех, кто много видел, можно было услышать и о тех, кто забыл человеческий язык вообще. Встречали таких нечасто, и лишь те, кто, по какой-то причине, уходил очень далеко от родных стойбищ – например, к закату, к широкой воде без края, или к болотам полудня. Там, бывало, они натыкались на них.
Как говорили странники, те люди выглядели вполне по-человечески, но говорить с ними было невозможно, не более, чем с турами или кабанами. Из их рта исходили звуки, не имевшие никакого смысла, и даже отдаленно не похожие на тот язык, что дал людям Эцу. Как так случилось, и кем были те люди, никто не мог ясно рассказать, и оставалось только гадать, какая страшная кара и за что их постигла.
Были, конечно, другие народы, с которыми люди не могли говорить – косматые горные медведи, рогатые братья, пасущиеся на равнинах, свирепые хищники. Их языки, тоже данные Эцу, были понятны лишь неспящим, которые могли обращаться к ним и заклинать перед охотой.
И, конечно, еще немые, о которых лишний раз старались не упоминать. Да и нечего про них говорить, ибо ни к какой речи белесые твари из-за гор способны не были.
Очнулся он от боли. Болело всё тело – живот, спина, плечо, мужской конец, локоть, ступни ног. Тесугу пошевелился, и боль сделалась сильнее. Не выдержав, он тихо застонал, раскрывая глаза, еще не понимая, где находится – и ответный стон был ему ответом. Он прозвучал так странно, так естественно высоко, что сознание разом вернулось к Тесугу, а, вместе с ним, пронзительный страх. Подскочив на ноги, он распахнул глаза, судорожно оглядываясь. Разбавленная тьма вокруг, сгущавшаяся почти непроглядно возле его ног, дрожащий свет где-то за головой – но сейчас его больше занимал тот, кто издавал звуки рядом с ним. Света, даже обкусанного темнотой, хватило, чтобы он разглядел в нескольких шагах от себя силуэт человека. Черты были неразличимы, но, судя по всему, неизвестный сидел на земле, скорчившись. Потом он пробормотал что-то неразборчивое, и тут Тесугу вдруг осознал, кто это. Тот парень, которого вели вместе с ним. Раз его тоже предназначили для смерти сегодня, то стоит ли удивляться, что он и сейчас рядом с ним в… но где они оба?
Первоначальное потрясение отпускало, и он начал понимать, что их двоих поместили в какое-то подземное жилище. Мысль о том, чтобы жить под землей, не такая уж и странная. Жилища в их стойбище – не шалаши на временных лагерях плоскогорья, конечно, а настоящие жилища в долине – тоже выдалбливались в земле. Бока подпирались камнями, ими же вымащивался пол и огораживался очаг. Но здесь все было по-иному. Под ногами – не земля, не камни, а та же странная, чуть шершавая, но ровная поверхность, сбоку же… Он протянул руку, и она коснулась холодной каменной глыбы. Потом сделал шаг в другую сторону, все под сопровождение бормотания, и опять рука уперлась в ровный, гладкий камень. Они огорожены в каменной ловушке, напоминавшей тесную пещеру, но только сотворенную… здесь легкая одурь, в которой пребывал Тесугу после того, как пришел в себя, спала окончательно, а память вернулась. Он в самой сердцевине Обиталища Первых, может, в шаге от того места, где открыт вход в нижний мир. И сюда его привели ждать ночи и смерти.
Он думал, что мысль эта опять исторгнет у него крик ужаса, что он задрожит, как там, наверху, пронзенный гневными взглядами каменных стражей. Но, кажется, что-то в нем устало от страха, или же просто его душа, прибыв, наконец, в предназначенное ей место, успокоилась. Сейчас он мыслил совершенно ясно, с тем чувством отстраненности, которое испытал, пока они брели через равнину.
Свет падал из-за спины. Тесугу повернулся туда и увидел над собой что-то вроде прохода, окутанного слабым сиянием раздробленного дневного света. Ну да, оттуда его, стало быть, и приволокли. Наверное, отсюда можно будет выбраться, но куда и зачем? Он там, где должен быть, в месте, о котором говорил сначала прежний неспящий, а потом и Бын. В месте, которое хочет его крови, чтобы мир людей мог существовать, как и прежде. И он медленно, стараясь не потревожить рану, опустился на странную поверхность. Надо ждать своей судьбы – значит, он будет ждать.
И ожидание потянулось. Он не хотел ни о чем говорить с юношей, который ждал смерти рядом с ним, но вскоре убедился, что такой возможности и не было. Духи, пометившие того, не позволяли ему говорить с другими, и он только бормотал что-то неразборчивое, стонал и хныкал, так и не пытаясь подняться. Хотя, пару раз Тесугу слышалось слово «еда». Наверняка, его тоже не кормили последние два дня, и сейчас, когда его собственный живот сводили мучительные судороги, это слово особенно сильно язвило слух. Он что не понимает, что для них все кончено с миром людей? Они больше не едят и не пьют, они избавились от съеденного и выпитого (что было очень кстати сейчас, когда оказались заперты здесь), так чего же он ноет?
– Замолчи! – не выдержав, бросил он беспокойному юнцу пару раз, это действовало, но лишь на короткое время. Потом тот снова начинал хныкать и бормотать. Прекратив обращать на него внимание, Тесугу пробовал думать о нижнем мире, о месте, куда уйдет сегодня. Будет ли у него и там его знак, проклятая раздвоенная губа, или этим он мечен только для мира людей? Что скажут ему духи предков, тех, что ушли до него? И что делать, когда окажется, что нет ни одного из рогатых братьев, кто мог бы поднять голос за него, сказать, что не нарушал он никаких обычаев, и жил правильно?
И в раздумья постоянно вплеталось виденное сегодня. Это место действительно поражало – пусть он немного видел в своей жизни, пусть никогда не бывал на стойбищах других родов, но знал (как ему казалось), как живут люди, и как выглядит то, что они создают своими руками. Но кто же сотворил все это? Первые окаменели волею Эцу, но кто воздвиг все остальное? Ровные ряды камней, знаки, призывавшие другие народы. Сейчас он ясно помнил, что вход в их яму охранял камень, который непостижимым образом приобрел форму кабана. Людское ли умение сотворило это? Или тот тоже окаменел вместе с Первыми? И что будет после… потом, когда кровь покинет его тело? Отдадут ли его в пищу крылатому народу? Или выбитые в камни птицы оживут, и очистят его тело от плоти? И, ни с того, ни с сего, ему вдруг вспомнился лагерь немых. Как много ему случилось повидать за эти дни. Встретить не-людей, стоять под безглазыми взглядами Первых. Он снова вспомнил худую фигурку, ту девушку-немую, которая сидела в стороне от лагеря сородичей. Сейчас ему казалось, он понимал, что так зацепило его в этом зрелище. Немая была отдельно от прочих, занимавшихся своими делами, она была словно изгнана из их круга, как будто… как он, собственно говоря.