Камни и черепа
Шрифт:
Тесугу знал, как нужно поступать правильно, но сейчас – укроют ли его кости как должно? Или же его тело бросят в пищу шакалам, и его дух, отмеченный уродством, так и будет бродить по этой пустынной земле?
Мысль эта показалась ему вдруг настолько страшной, что он запнулся и остановился, пытаясь её переварить. Он никогда еще не спрашивал, что же случается с телами тех, кто отдан нижнему миру?
Словно ощутив спиной, что он сбавил шаг, один из мужчин, замыкавших их отряд, повернулся в пол-оборота, и глухо бросил, стараясь смотреть мимо Тесугу:
– Не отставай, мертвый, мы уже почти пришли.
И юноша поспешно двинулся следом за остальными.
Он не знал, сколько им предстояло
– Мы станем возле того холма, – сказал он, показав на невысокую гряду рядом с ними, – переходить его не будем. С другой стороны уже видно Обиталище Первых, и вам можно будет на него смотреть только в ровный день.
Тесугу почувствовал, как вздох облегчения, словно легкий ветерок, проносится среди мужчин – они шли этот день почти без остановок, и даже сильные охотники устали. Что касается его самого, то он только сегодня почувствовал, насколько вымотан длинным путем. Живот подвело, отчаянно хотелось пить, саднили ноги, и кололо где-то в груди. Боль в теле почти совершенно выбила из головы страшные мысли, которые донимали его с утра, и сейчас он больше всего хотел просто лечь и не двигаться.
– Мы станем за тем холмом, – словно услышав его слова, повторил Бын, – и вы сможете отдохнуть. А мы поднимемся на скалу, я и Тесугу. Он должен отдать последнее духам рода.
У него что-то трепыхнулось в груди при этих словах. Отдать духам рода – что, у него же ничего нет! И никто не говорил ему о том, что ему придется отдавать еще что-то. Тесугу чуть не спросил об этом старшего вслух, но успел прикусить язык. Чему-чему, а молчать, когда не спрашивают, в стойбище учили хорошо. Что ж, он отдаст, что бы там ни было. Что такого он может потерять, если жизни его осталось на день и две ночи?
До гряды, которая должна была послужить местом их отдыха, защитой от дующего со стороны заката ветра, но так же скрыть от их глаз то, что видеть слишком рано, они добрались быстро. И вскоре мужчины уже разворачивали свои шкуры на земле, готовя место, чтобы прилечь, и решали, кому отправиться в недалекую тощую рощицу поискать сухие ветви для костра. А Бын, между тем, положив свою ношу, распрямился, и Тесугу увидел в его руке кожаную перевязь с привязанными к ней зубами, не то волка, не то леопарда.
– Ты снимешь с себя все, и закроешь этим глаза, – сказал он.
В отличие от остальных, Бын смотрел прямо на него спокойно и без уверток.
Поколебавшись мгновение-другое, Тесугу сбросил с себя идущую вокруг пояса повязку из выделанной шкуры. Ночью она служила ему защитой от холода и острых камней, днем же… в стойбище ходить нагим было не принято, но в охотничьих лагерях не существовало подобного запрета. И вот он уже развязывал жильную веревку, державшую на ногах обувь.
Повязка легла на глаза.
– Ты пойдешь со мной вверх,– услышал он голос Бына, и кивнул, стоя в своей черной слепоте, думая о том, что повязка, должно быть, должна помешать ему увидеть место Древних раньше срока. Но что он может отдать духам рода, нагой, босой и такой далекий от мест, где родился?
По окрику старого Бына он двинулся за ним, осторожно ступая между округлых камней. Путь на холм был недолгий, округлые валуны позволяли ступать вполне уверенно даже вслепую, по голосу Бына, и Тесугу невольно подумал, что так не бывает. Камни лежали так ровно, словно кто-то разместил их… впрочем, несмотря на это и свою осторожность, он пару раз болезненно задел края валунов пальцами, с трудом удерживаясь от вскрика.
Когда поверхность под стопой стала ровной, Тесугу ощутил, что они оба – дыхание Бына доносилось откуда-то слева – стоят на каком-то невысоком холме. Ветер здесь усилился, по телу бежала дрожь, в животе болезненно сосало. Что собирается делать Бын?
Словно услышав его мысли, Бын заговорил надтреснутым, глухим голосом:
– Отпустите дух этого юнца, о, смотрящие на нас из ночи, о, ушедшие в нижний мир. Он сосал грудь наших матерей, ел за нашими очагами и слушал духов рода, но нам не принадлежал. Жители нижнего мира назвали его своим от рождения, и принадлежавший им – к ним и уйдет. Кровь его прольется в нижний мир, и напоит его темных духов, и вернутся они в наш мир, чтобы была у детей наших пища и укрытие. Ты стоишь перед концом твоей жизни, Тесугу, – на этих словах голос старого Бына вдруг прыгнул вверх, так, что юноша вздрогнул – ты, родившийся мертвым и меченый знаком нижнего мира, пришел сюда, чтобы исполнить волю Эцу, и дать свою кровь жителям нижнего мира. Готов ли ты?
– Готов, – голос юноши надломился, как сухая ветка, он попробовал сглотнуть, но в горле пересохло. Он готов, но к чему?
– Ты отдашь духам рода знак мужчины, – Бын сейчас стоял перед ним, невидимый, так близко, что Тесугу ощущал запах из его рта, – и эта кровь уйдет предкам. Но для жителей нижнего мира, для Первых и всех Древних ты отдашь её уже не мне.
Он кивнул, хотя Бын не спрашивал его ни о чем – все решено, и его согласие не требуется. Так надо было – он, не знавший прикосновения ножа и раскаленного камня, не носивший на теле знаки охотника, не мог совсем не отдать крови роду, и будет это…
Тесугу почувствовал, как грубая рука хватает его за ту часть тела, что ему ни разу еще не позволили использовать, как надлежит мужчине, зажимает – и в следующий миг его опалила боль, жгучая и соленая. Юноша едва успел поймать свой крик на кончике языка, до крови прикусив нижнюю губу, и согнувшись.
– Сними повязку, – голос Бына изменился, теперь он звучал устало и отстраненно, словно мужчина, наконец, выполнил какую-то тяжелую работу и приходил в себя.
Дыша тяжело, сквозь зубы, от палящей боли между ног, Тесугу несколькими неловкими движениями сорвал маску. Он думал, что посмотрит сразу прямо перед собой, чтобы увидеть то, к чему его вели так долго. Но, вместо этого, он опустил голову, чтобы взглянуть на рану – край его члена покрылся кровью, сочащейся и капающей вниз. Боль пульсировала мучительными толчками, и ему снова захотелось застонать. Краем глаза он увидел на земле, в шаге от себя, крошечный окровавленный кусочек плоти – то, что он отдал духам предков.
Спохватившись, юноша поднял глаза – и боль внезапно оказалась где-то далеко, словно сама испугалась увиденного. Он молчал и смотрел, просто смотрел. Перед ним была покрытая клочьями кустарника равнина, посреди равнины вздымался невысокий холм. А на холме стояли камни. Нет, даже не камни, а… тут Тесугу не мог ни с чем сравнить, потому что ничего подобного ранее не видел. Каменные исполины, от которых, даже на таком расстоянии, исходило чувство грозной мощи, стоял кругом, расположенные так ровно, что это казалось невероятным. И под ними – ряды других камней, из очертаний которых складывалось нечто, непонятное взгляду, но явно имевшее смысл. Место завораживало своей неестественной, не встречавшейся в мире людей силой и… он поискал слово, и понял, что не знает такого слова. Даже если бы ему пришлось вернуться в стойбище, нелегко было бы описать это людям, которые не видели ничего даже отдаленно похожего. Изо всех сил щуря глаза, Тесугу всматривался в каменный круг, пытался впитать его взглядом. Вот, значит, оно какое – Обиталище Первых, о котором столько слышал ранее, место, где был открыт нижний мир.