Камуфлет
Шрифт:
– Готов принять страдание, ибо невинен, как есть! Не было чужих гостей, да и какие гости, когда Сергей Пионович на службе пребывают-с! Как истинный Бог свят!
Кажется, Никитчук по воскресеньям тянул лямку церковного старосты. Богобоязненный человек врать не будет, не то что другие.
– Чужих не было? А свои?
– Только и прибегал посыльный. Так ведь из конторы же! С самоличной запиской от Сергея Пионыча, им же самолично выданным ключом и важным пакетом…
Родион Георгиевич потребовал письмо.
На клочке бумаги
– Читать умеефь? – удрученно спросил адресат письма.
– А то как же, вестимо, стало быть! Без этого нам никак, – гордо сообщил Иван Парамонович.
– Что написано здесь?
Оказалось, страж дверей еле-еле, буква за буквой, разобрал первые три слова до фамилии. А потом ему, видать, надоело мучиться, и он пропустил посыльного.
– Могу ли знать, как выглядел конторский?
Никитчук не то что описать возраст или рост, а вообще не мог ничего вспомнить. Даже когда ушел посыльный. Дворник же, стянув картуз и пугливо зыркая на полицейского, полностью подтвердил все показания: ничего и никого.
Родион Георгиевич отправил бесполезных свидетелей за дверь со строгим приказом не болтать и вошел в гостиную.
Мебель сдавали вместе с квартирой. На собственный гарнитур стряпчий заработать так и не успел. И вещей у холостяка оказалось немного. Поэтому пол был усеян довольно скудно. Не то что разгром в хозяйстве Глафиры и Софьи Петровны! Там выглядело куда живописней.
Приятное впечатление кавардака портила спешка, с которой потрошили шкафы, рабочий стол, комод и сервант. Наметанный глаз сразу заметил: разруха выглядит довольно искусственно. Вещи выбрасывали одним движением – даже не разглядывая. Это не зачистка следов, а спектакль для дурачка, вот что.
Горелым запахом тянуло от камина.
Родион Георгиевич отодвинул разбитые фигурки пастушек, скинутые с каминной полки, и присел у очага. Горка бумажного пепла торжественно и печально отдавала последнее тепло. В камине сожгли приличную стопку писчей бумаги, огонь разгорался сильный. И тем не менее пламя пощадило один клочок.
Работая пальцами как пинцетом, Ванзаров выудил треугольник с обгорелым краем. Текст был уничтожен почти полностью, сохранилась лишь часть последней строки:
«…ончить с Меншиковым. Будь верным, содал. Слава «Первой крови»!»
Но самое поразительное, смертный приговор штабс-ротмистру имел подпись. После слов «Твой содал» шло сокращение имени и фамилии, не оставлявшее никаких сомнений. Большей удачи и придумать трудно. Убийца изобличен полностью и во всем: письмо содержало так хорошо знакомую машинописную букву «а» с трещинкой.
Коллежский советник вынул план-календарь, спрятал улику между страниц и принялся разгребать дальше. Для этого пришлось встать на карачки и залезть в очаг по пояс. К малоприятному упражнению подталкивал слабый аромат сгоревшей типографской краски. И правда, в глубине камина, где жар особо силен, нашелся скрученный листочек пепла, по форме смахивающий на квитанцию дорогого магазина. Запах свинцовых красок указывал на это. Прикасаться к находке следовало нежнейше.
Пошарив по квартире, Родион Георгиевич выбрал коробку из-под печенья, набил ватой и затаил дыхание. Черный листок вспорхнул, перевернулся и улегся в мягкую ямку. Жестяная крышка плотно запечатала короб. А ленточка, подобранная на ковре, водрузилась подарочным бантом. Нести посылку следовало куда бережней заряженной бомбы.
Коллежский советник огляделся напоследок и только теперь приметил слона – ящик телефонного аппарата. Очень кстати! Одному господину требовалось сообщить нечто важное. Главное, чтобы был он на месте.
8 августа, восемь вечера, +19 °C.
По Каменноостровскому проспекту
– Где вас носит? – раздраженно бросил полковник. – Весь день как на иголках. Никаких улик. Барон в бешенстве. Я на волоске. Телефонируете под вечер… Что у вас с лицом?
Коллежский советник извинился, вынул не столь чистый платок, как полагается в обществе, и отер со щек черные мазки.
Ягужинский неодобрительно поморщился:
– Следите за собой… На пиджаке пятна… Это что?
– Доченькам гостинчик, – по-домашнему выразился отец семейства.
Начальник дворцовой охраны хотел было отодвинуться, да в тесной пролетке некуда. Они медленно катились по вечернему проспекту к Троицкому мосту и Марсову полю.
– Докладывайте, – скомандовал Иван Алексеевич.
– Удалось привезти, что я попросил?
Полковник в костюме от лучшего портного, видимо, Гедески, вытащил откуда-то снизу папку и, не выпуская из рук, раскрыл ее. Два листа плотной бумаги скрывали документ, но оставили узенькую щель, в которой виднелось предложение, напечатанное машинописным шрифтом: «Не изволите внять словам и станете препятствовать неизбежному финалу». Сумерки не помешали разглядеть на всех буквах «а» знакомые засечки.
– Удовлетворены? – спросил Ягужинский. – Теперь слушаю.
Кратко доложил Родион Георгиевич, что удалось установить: князь Одоленский управлял обществом «Первая кровь», члены которого называли себя содалами. Целью общества было совершение крупного преступления. Какого именно, пока неизвестно. Видимо, имеющего отношение к подброшенным письмам. Также обнаружен еще одни участник заговора, стряпчий Выгодский – он успел признаться перед внезапной смертью.
– Опять преподносите бесполезный труп, – недовольно буркнул Иван Алексеевич. – Что доложу министру двора?