Камуфлет
Шрифт:
– Кажется, около трех… кхе-кхе.
– Так это было вчера?
– Конечно!
– Сэр, отчего ждали целые сутки?
– Полагал, воры вернут украденное…
На удивленно поднятые усы чиновника полиции князь разъяснил:
– Мой сундук невозможно продать старьевщику. Его вообще невозможно продать в Петербурге, ни одна антикварная лавка не возьмет, понимаете?
К старинным вещам вообще, а к кухарке жены особенно Родион Георгиевич относился без всякой теплоты. А уж тем более – без любопытства. Заявление князя требовало
– Эта вещь единственная в своем роде, во всяком случае, в России. Дело в том, что это не совсем сундук… – Одоленский замялся.
– Тогда, что же?
– Реликварий, или ковчежец: в таких хранились святые артефакты. Например, кусок креста, на котором был распят Спаситель. Ну и тому подобное. Мой экземпляр датируется XIII веком, Франция, и, по легенде, в нем хранились мощи святого Франциска, того, что с птицами и зверями разговаривал. Все, кто имеет интерес к подобным предметам, прекрасно знают, кому принадлежит ковчежец.
Как мило! Выходит, не приди князь сам, первый же антиквар, вызванный для экспертизы, указал бы владельца.
Ванзаров нахмурился и сообщил исключительно официальным тоном:
– Думаю, мы сможем помочь, сэр.
– Очень надеюсь. – Одоленский звонко шлепнул перчатками по ляжке. – Если потребуются средства, располагайте мной… кхе-кхе… А когда возможен результат?
– Немедленно.
Действительно, поклажу внесли тотчас и поставили к роскошным ботинкам визитера. Было предложено осмотреть, но князь, победив растерянность, признал пропажу.
– Восхищен вашей сноровкой! – искренно проговорил он. – А еще говорят, в нашей полиции хороших специалистов нет. Вот же истинный талант! Чем вас отблагодарить?
Истинный талант еще и галантно поклонился:
– Только одним, князь. Могу ли знать, для чего похитили ковчежец?
Одоленский мимолетно удивился:
– А разве не задержали злоумышленников? Мне кажется, это очень глупые люди… Что ж, раз сундук найден, прикажите поставить в мой экипаж… То есть мотор… Кхе-кхе… Еще не привык к новинке.
Пришлось сплести историю про необходимость оформить дело, дескать, чиновник всей душой хотел бы услужить его светлости, но теперь такие строгости, и вообще он лично привезет находку. Одоленский сделал вид, что поверил, и мило попрощался. А коллежский советник резво разгладил бархатные усы, что означало и высшую степень любопытства, и нервозность, и даже решимость действовать. Смотря по обстоятельствам.
Поднявшись в Управление сыска, он вызвал Джуранского, томившегося без дела, и дал срочные поручения: с утра установить за особняком Одоленского филерское наблюдение, постоянно. Это во-первых. А еще проверить списки пропавших за последние три дня людей: нет ли подходящих под возраст и описание «обрубка», тьфу, то есть обнаруженного тела.
Ротмистр не успел покинуть кабинет, а в дверь заглянул Мищук:
– Там извозчик просится. Пускать?
Ванзаров освободил Пряникова от охраны с винтовкой,
Никифор вошел бочком, поглядывая назад.
– Тебе чего? – строго спросил Родион Георгиевич.
– Так… эта… вон… да, значица… он эта…
– Кто?
– Барин.
– Какой барин, любезный?
– Самый тот, так, то… важный… лошади, ох, мля, его… а, синю сжадил…
– Это, который сундук вез?!
– Ага, он.
– Не обознался?
– Не… эта… отпусти, вашбродь… лошадь… не поена…
Родион Георгиевич резво подлетел к двери, развернул Никифора и толчком выставил прочь.
Августа 6-го дня, года 1905, полчаса ранее, припекает изрядно.
Рядом с Финским пригородным вокзалом
Столица жужжала развороченным ульем. Тут и там собирались стайки граждан, озабоченных судьбой отечества вообще и желанием размять глотку особенно. Кружки возникали около каждого несчастного, имевшего неосторожность купить свежую газету, а тем более развернувшего ее прилюдно. Откуда ни возьмись, слетались эксперты, знавшие высочайший указ назубок и требовавшие дискуссии.
Признаться, исторический момент общество приняло с обидным для властей небрежением. Вместо выражений восторга и всяческих похвал мудрому правлению, слышались крики «позор» и «обман» и даже страшно представить: «конституция» и «парламент». Ну что будешь делать, все мало российскому обывателю: дали ему палец, так норовит всю руку оттяпать. Полиции приказано было бдеть, но без рукоприкладства.
Старший городовой Иван Трифонов как раз заступил на дневной пост, обходя вверенную привокзальную площадь с твердым намерением не допустить беспорядков, каковых пока не наблюдалось вовсе. Кипение политической жизни в заневском уголке Петербурга было наитишайшим. Одни господа отправлялись на дачи, другие – приезжали дневными поездами. Забытые коробки и помятые свертки – вот главные заботы местной публики.
Трифонов сделал неторопливый кружок, прогнал с глаз долой попрошайку, помог пожилой даме погрузить баул на извозчика, указал, как пройти на Новгородскую, и даже погрозил фабричному, сумевшему в такую жару набраться по самое горлышко.
– Здравия желаем, Иван Тимофеевич, – раздался голос откуда-то сверху, словно с небес.
Трифонов поднял ладонь козырьком и разглядел на козлах силуэт знакомого извозчика в нимбе солнечного света:
– Здорово, Растягаев. Тебе чего?
– Прощения, значит, просим. Не видали сегодня Никишку Пряникова?
Городовой значительно, где-то даже грозно, крякнул и спросил строго:
– Тебе зачем?
– Так он, подлец, целковый у меня занял, уж неделю не отдает. Так не видали?