Каналья или похождения авантюриста Квачи Квачантирадзе

Джавахишвили Михаил Саввич

Бесо Шикия ждал Квачи на улице.

— Значит, так, Бесо, завтра же надо это дело кончать и сбагрить рояль. Нашел?

— Все в порядке.

— Кто такой? Надеюсь, не из местных? Смотри, на купчишку или еврея не напорись, не то...

— Да ладно тебе! Налоговый инспектор по фамилии Герцов. Молодожен, месяц, как женился. Вчера нанял квартиру и теперь мебель покупает.

— Годится...

На следующее утро Герцов — молодой самодовольный чиновник, привел к Квачи команду из шестерых носильщиков и перенес рояль на свою новую квартиру.

В тот же день Квачи Квачантирадзе и Бесо Шикия обрядились в студентов: надели новенькие формы и фуражки, пришедшиеся им к лицу; в собственных глазах,

а также во мнении друзей и знакомых такое преображение весьма возвысило их.

По такому поводу в духанах Лаитадзе и Эремо двое суток творилось нечто несусветное: дым стоял коромыслом, вино лилось рекой, в ближних дворах извели всех индеек и кур, револьверная пальба оглушала окрестности; у зурна­чей полопались щеки, Даниэлька жид, певун из местных, сорвал голос, тарщик, подыгрывавший ему на тари, до крови стер пальцы, шарманка разладилась, двадцать извозчиков загнали своих тощих меринов, а девицы, кутившие вместе с новоиспеченными "студентами", едва стояли на ногах и слезно умоляли отпу­стить их.

Пьяный в дым, с налитыми кровью глазами Квачи вещал:

— Что? Деньги?! Чтоб никто при мне не заикался о деньгах! Я плачу за все! Завтра утром в десять часов прошу всех ко мне! Там и рассчитаемся. Завтра вы все мои гости: и Эремо, и ты, Даниэл, и друзья, и девицы, и фаэтонщики тоже... Эремо! В воскресенье нас угощает Шикия. Так что готовься, не осрами меня! Даниэлька! А ты прочисть себе горло, чтоб не каркать вороной... Эремо, пью за твое здоровье! — и он произнес в честь толстощекого крепыша Эремо трога­тельный, сердечный тост, от которого тот прослезился, а пьяная компания с таким чувством бросилась лобызать духанщика, что появились волдыри на его толстых щеках.

Опорожнили погреба, извели запасы и с таким грохотом и пальбой промча­лись по рассветным улицам Кутаиси, что можно было подумать — враг взломал ворота крепости и, пьяный от победы, ворвался в город...

В ту же ночь из Кутаиси в сторону Хони отъехала коляска. В ней сидели двое молодых людей. Оба были так закутаны в башлыки, что родная мать не сумела бы опознать их.

Коляска с ветерком промчалась мимо духана Лаитадзе. Хмурые молчали­вые путники поглубже втянули головы в плечи и понадежней укутались в свои башлыки.

Однако, отъехав на изрядное расстояние, они вылезли, расправили плечи, огляделись и облегченно перевели дух.

— Прощай, Кутаиси! — воскликнул один из них.

— Прощай! — подхватил другой. — Кто знает, увидимся ли!

А наутро старуха Волкова едва успевала открывать дверь.

— Уехали! Уехали, говорят вам! Совсем уехали, совсем!..

Перед домом Эремо Даниэль и Лаитадзе от ярости щелкали зубами, как голодные волки, шарманщики ругались на авлабарский лад, девицы сыпали проклятиями, что же до извозчиков, то, разыскивая Квачантирадзе, они прочесали весь Кутаиси.

Через три дня из Боржоми вернулись Майзельсоны, из Поти поднялся Арутинов, а из Чиатуры спустился Сорокин. Сперва они порознь носились по городу, затем все трое ворвались к Герцову. Сойдясь в гостиной, ухватились за рояль и в один голос возопили:

— Рояль мой! Мой! Мой!

Накричавшись, сели и стали обсуждать положение, предъявляя друг другу свои права и документы. Майзельсон держался спокойней других, подтрунивал, посмеивался.

Кончилось тем, что Герцов еще раз заплатил Майзельсону за куплен­ный рояль; Арутинов ни с чем поехал в Поти; Сорокин, скрипя зубами от досады, поднялся в Чиатуру.

Квачи же все сошло с рук. Его не стали разыскивать, поскольку в стране царил хаос и пострадавшим обошлись бы в копеечку поиски беглеца в необъят­ной России; для вящей радости им не доставало только бесполезных трат на сыщиков и судейских.

Да и что они могли получить с голоштанного студента?

Ничего

не попишешь: все в этом мире держится на расчете и наша жизнь — игра.

Сказ о покупке дома

Примерно в то самое время, когда несостоявшиеся владельцы рояля разъе­хались восвояси, вдова Волкова получила от некоего Хуху Чичия нотариально заверенное заявление, по прочтении коего ее чуть не хватил удар: глаза у старушки полезли на лоб, язык отнялся и ноги подкосились. Хорошо, что к ней заглянул соседский паренек Лади Чикинджиладзе и привел ее в чувство: ста­рушка беззвучно шевелила губами, пытаясь выговорить что-то. Наконец она уняла дрожание головы, перечитала полученное заявление и опять лишилась чувств.

Некто Чичия писал:

"Седьмого июля сего года я приобрел Ваш дом (расположенный в городе Кутаиси на улице Тбилисской) от Квачи Силибистровича Квачантирадзе, у которого на руках имелась Ваша доверенность, заверенная седьмого июля сего же года кутаисским нотариусом г-ном Анджапаридзе. Кроме того, в тот же день я одолжил Вам по подписанному Вами заемному письму четыре тысячи рублей наличными; оговоренный в письме срок выплаты долга истек первого сентября сего года. В силу вышеизложенного прошу в течение семи дней освободить названный дом, поскольку я сам собираюсь переехать в принадлежащее мне отныне помещение, а также в течение трех дней оплатить долговое обязатель­ство с процентами.

Хуху Чичия.

Самтредия. Хонская дорога.

Дом Пупи Квачантирадзе".

Вечером, собравшись с силами, Волкова добралась до известного адвоката Твичия, к которому ее направил новый постоялец Лади Чикинджиладзе.

Откуда ей было знать, что в тот самый день Твичия обедал в духане Буду Шолия с Силибистро Квачантирадзе, Хуху Чичия и молодым постояльцем вдовы — Лади Чикинджиладзе, который в силу природного мягкосердечия в тот же вечер проводил старенькую вдову к адвокату. Могла ли предположить верующая, простодушная и бесхитростная уроженка Тамбова, что Твичия — адвокат Хуху Чичия и что заявление, повергшее ее утром в отчаяние, было составлено именно им!

Твичия принял вдову исключительно ласково. Сладкие речи, горячий чай, розовое варенье и сочувствующая улыбка смягчили ожесточившуюся было старуху.

После того, как вдова все в подробностях поведала и выплакалась, Твичия надолго задумался, затем сокрушенно вздохнул:

— Мне жаль вас! О, поверьте, мне жаль вас, как родную мать! Но что проку от моей жалости?! Давайте подумаем сообща. Во-первых: вы оказали матери­альную поддержку анархо-синдикалистам, и если власти узнают об этом, вас или повесят или ушлют в Сибирь. Не волнуйтесь. Успокойтесь!.. Я знаю, что вы дали средства не из убеждений и даже не по своей воле. Но все равно — террористы получили от вас деньги и тем самым укрепили свою преступную организацию. Благодарите Бога, что судьба привела вас ко мне. Другой на моем месте мог не делать из этого тайны, заявить или проговориться где-нибудь и тем самым погубить вас... Один совет я вам все-таки дам — как родной матери и доброму, кроткому человеку: никогда, нигде, никому и ни при каких обстоя­тельствах не рассказывайте об этом деле. Самое лучшее — унести его с собой в могилу. Не то, повторяю, каторги или виселицы не избежать... Теперь второе: вы передали Квачантирадзе официальную доверенность, то есть, другими сло­вами, право на заклад дома или на его продажу. И третье: вы выдали ему же долговое обязательство на четыре тысячи рублей. Что? Речь шла об одной тысяче? И в письме не была проставлена сумма? У вас есть свидетели? Ах, нет? Тогда это не юридический разговор. А если начнете настаивать, тут же всплы­вет история с анархо-синдикалистами...