Кандидат
Шрифт:
Это оказался высокий, слегка лысый парень лет тридцати. Смуглый, с мелкими кудрявыми волосами, широченными бровями, похожий не то на индуса, не то на странного цыгана. Вспотевший лоб на солнце бликанул странным, зеленоватым оттенком, и я вспомнил, где уже видел такое. На казанской набережной, где я впервые увидел томаори, антарктических аборигенов. Неужели он тоже…
— Тротуаров Янко Штефанович, — представился он, крепко пожав руку и сверкнув золотым зубом. — Обычно одним из первых вопросов бывает вопрос про национальность, поэтому сообщу — я цыган-яллобинец.
— Яллобинцы…
— Кочевое племя в Новой Бессарабии, — подсказала Самира.
Он махнул кому-то в недра цеха. Двое рослых парней закинули в фургон простую упаковку, перемотанную противоударной лентой: большую, примерно в мой рост, в ширину моего тела, а толщиной в одну ладонь.
А ещё он был сенсом — почти как я, а может, чуть слабее.
— Помоги… — попросил он меня, с ходу перейдя на «ты».
Мне он сразу не понравился. Хотя силы ему было не занимать — в аэропорту подхватил багаж и дотащил до зала в одиночку, лишь там попросив тележку. За дорогу и время ожидания удалось выяснить, что он мещанин, что родился в Москве у эмигрантов первого поколения, хотя много раз ездил в Аустралию. Остаток времени он ругал таксистов и коммунальные службы, вкручивая скабрёзности и анекдотичные описания внешности «жирных тёток», пока, наконец, я не попросил:
— Перестань, пожалуйста, нам неприятно.
Он замолчал, явно обидевшись. Самира решила немного сгладить впечатление, поэтому спросила:
— Что хоть внутри, скажи? У нас в документах ничего не указано.
— Я экспедитор. И монтажник. Увидите всё!
Вскоре объявили погрузку в самолёт. Не буду углубляться в скучные описания погрузки всего нашего багажа. В конце концов мы все трое погрузились в «дворянский класс». Благо, Янко сидел чуть поодаль, и наши разговоры не слышал. Некоторое время мы молчали, заговорили, только когда самолёт уже набрал высоту.
— Как он тебе? — спросила Самира.
— Ну… сложно.
— Он ужасный! Как ты думаешь, он циклик? Сколько у него сечение сейчас? — спросила Самира.
— Не знаю. В районе пяти. Циклик? В смысле?
Она округлила глаза.
— Не говори, что не знаешь. У народностей южного полюса процент сечения меняется циклически, в зависимости от времени года. К зиме возрастает, бывает, до десяти. А он сказал, что яллобинец, кажется, это народ родом с Антарктиды, они в средние века на юг Аустралии приплыли…
— То есть, хочешь сказать, если он сейчас, в весенний период в районе пяти, то затем… упадёт или вырастет? Он же с северное в южное полушарие переместится.
— Понятия не имею. Пошли в буфет!
Совместный поход в буфет самолёта с девушкой вызвал немного странные, но вполне приятные ассоциации. Борт был точно такой же модели, что и тот, на котором мы встретились с Аллой после Верх-Исетска. Подавали бесплатные тарталетки с красной рыбой и морошкой, ещё мы заказали котлетки из оленины с зелёным луком.
— Луороветланская кухня, — Самира разом проглотила парочку. — Демидовы её обожают.
— Почему Демидовы?
— Аэрокомпания «Алабо» — в честь их древнего имения. Ну, и покорением Луороветлана они занимались. Фильм же был, разве не смотрел?
Я покачал головой и перевёл тему:
— Расскажи про Кейптаун. Ну, и про страны, в которых жила. Я-то практически нигде не был. И о тебе мало знаю.
Она вздохнула.
— Разные воспоминания. Где-то счастливые, где-то — не очень.
Сначала она рассказывала не сильно подробно, но потом удалось разговорить — про Капскую Территорию, совместно контролируемую норвегами и англичанами. Затем — про Сомалилянию — другую африканскую колонию.
— Впервые там поцеловалась… мальчик — йеменец был, носильщик-крепостной у отца. Он его потом продал.
Потом перешла на воспоминания из раннего детства — про то, что родилась в Порт-Судане, российской колонии, и что отец из древнего княжеского рода тыграев, получивших дворянский титул ещё про Константине Константиновиче, а мать — из масаи, каким-то образом откочевавших из Абиссинского союза на север. Народность масаи я знал и по другим мирам — древнейшие, одни из самых высоких в мире, практически везде они жили традиционным обществом в окружении львов и буйволов, без благ цивилизации, облачённые в красивые клетчатые пончо.
— Я сенс от матери. У отца есть немножечко, но ничего толком не умеет. С десятого раза может пальцами добыть огонь. А у неё было восемь процентов сечения. У меня всего три…
— Тоже немало. А кто тебя… привёл? В соответствующую структуру.
Я понизил голос. Она покачала головой.
— Я не могу сказать, Даря. Прости. Ты же тоже не скажешь? Скажу лишь только, что не отец. Он был дипломатом, но его бы не допустили. Раз уж мы заговорили на такую тему — ты в Курьерку пошёл по этой же причине?
— Нет. Я… уже догадывался о существовании соответствующей структуры, но всё решил случай. А в Курьерку порекомендовала пойти мать — тоже скажу, что к текущим заданиям она никак не причастна.
Вернувшись на места, мы немного помолчали, Самира достала книжку в мягком переплёте. Я успел разглядеть надпись на обложке — «Невероятные приключения Аруси» и полуголую страстную девицу в средневековом облачении.
— Не подглядывай! — попросила Самира, отвенув от меня издание, но затем поясинла. — Это… эротический роман для девушек. Про путешественницу в сказочном мире. Я, конечно, такое обычно не читаю, но посчитала, что в дорогу будет кстати.
Мне читать было нечего, и я от скуки решил посмотреть видео на экране в спинке переднего кресла. Чтобы подтянуть исторические знания, выбрал раздел «документальное кино», и взгляд тут же зацепился за знакомую фамилию. Фильм назывался — «Сергей Есенин — прерванный полёт».
Данного исторического персонажа я знал очень хорошо. В большинстве известных мне миров он был то поэтом, то писателем, то актёром, и почти каждый раз умирал трагически и в достаточно молодом возрасте. Я уже был готов увидеть очередную драму про жизнь непризнанного творческого гения, но был весьма удивлён. Началось всё с того, что во Вторую Русско-Японскую войну Есенин был пилотом одной из первых моделей боевых геликоптеров и прославился одним из первых исполнений мягкой посадки в режиме авторотации с отказавшим ротором. Упоминалось, что на войне он писал стихи — включили всё ту же композицию про «изогнутые московские улицы», которую я слышал в машине Станимира Тадеушевича по дороге из Архангельска.