Канифоль
Шрифт:
После визитов Ирмы у тёти пропадали украшения и косметика. Влетало Соне. В её спальне устраивался показательный обыск; за ним следовал многочасовой скандал. Соня слабела и съезжала по стенке, а спустя какое-то время пропажа обнаруживалась либо у Ирмы в косметичке, либо на ней.
Заметив на подруге подозрительно знакомую вещицу, Мона спрашивала, улыбаясь:
– А у тебя обновка? Почему не хвастаешься?
– Да так, – судорожно хваталась та за украденное, прикрывая игру камней ладонью. – Прикупила по случаю…
Ирма маниакально копировала её стиль, даже
Пока Мона лениво нарезала овощи у плиты, Ирма курила, стряхивая пепел мимо пепельницы, и жадно, будто впервые, разглядывала их кухонную мебель.
Соня, прихрамывая, спросонья брела в ванную. Услышав голос Ирмы, она развернулась и, затаив дыхание, направилась к себе в комнату.
– Софья, ты проснулась? – крикнула тётя в коридор. – Иди сюда, сейчас будем завтракать.
Пришлось, стиснув зубы, возвращаться и приветствовать гостью. Ирма расселась на угловом диванчике и с жеманным хихиканьем комментировала поварские навыки Моны. Стоило хозяйке дома отвернуться к плите, хихиканье смолкало, и ей в спину устремлялся отчаянно ненавидящий взгляд.
Соня отказалась есть. Она налила в кружку чаю и ретировалась с кухни, отметив про себя абсурдность ситуации: прима собственноручно готовит завтрак для более чем посредственной танцовщицы кордебалета.
– Ой, да тут скорлупка, – фыркнула Ирма, пальцами вытаскивая из пышного омлета песчинку. – О моих старых костях заботишься? Решила обогатить их кальцием?
– Тебе не помешает, – заявила Мона. – Софье, кстати, тоже. Надо будет подобрать ей курс витаминов, а то совсем квёлая.
– Удивительно, насколько вы похожи внешне, – подхватила Ирма, вынимая из пачки новую сигарету. – Она твоя копия!
– Копия, – согласилась Мона, щёлкая зажигалкой. – Только бездарная.
Гостья со вкусом затянулась, выпустила дым в потолок, и они вдвоём громко, неприлично заржали.
…От пальцев Моны на Сонином предплечье надолго остались синяки.
Включив кассету, Соня очнулась и увидела белый шум. «Должно быть, отмотала лишнего. Вернёмся на пару минут назад».
Финальные аккорды, аплодисменты, всеобщее ликование. Занавес опускается. У артистов несколько секунд на передышку, затем занавес поднимут, и кордебалет, однократно откланявшись, скромно выстроится сзади, у декораций. На сцену выбегут корифеи, быстро пококетничают; кто-то получит цветок, пошлёт воздушный поцелуй и отбежит в сторону.
Очередь премьеров. Базиль почтительно выводит за руку Китри; поклон, ещё поклон; долгожданное появление Дон Кихота и Санчо Пансы. Обмен любезностями между исполнителями главных партий. Работницы зрительного зала выносят артистам цветы; в Мону летит чайная роза с передних рядов, она поднимает её… рябь.
Запись оборвалась. Соня, не поверив своим глазам, перемотала кассету ещё раз.
Поклоны, полёт розы, рябь.
Мона стёрла Азиза на видео, как будто стереть его из их с племянницей жизни было недостаточно.
Кассета закончилась. Соня, съёжившись,
Распаренная в душе, кожа отделялась от ранок по кусочкам. Соня, чертыхаясь, промокнула глубокие ссадины полотенцем; спину тут же защипало.
«Чёртов Влад, чёртова поддержка, чёртов грёбаный балет!»
Амелия бы на её месте посмеялась над казусом, заверила партнёра, что всё в порядке, а на следующей репетиции заехала бы ему коленом в пах.
Пока Соня яростно желала развязаться с балетом, Амелия упорно стремилась стать лучшей, устраняя преграды на своём пути. Все поля её школьных тетрадей были изрисованы подъёмами, икрами, пуантами и пачками. Амелия служила; Соня сдавала себя в аренду. Танец Амелии вырастал из любви; Сонин танец был замешан на злости. Злость питала каждое па, множась и мутируя, как лернейская гидра, и стала единственным жизненным ресурсом на пепелище её «я».
Именно тётя отдала Соню в балет.
Родители впервые привели её в театр. Мона находилась на пике своей карьеры; театр был её дворцом, от подвальных технических помещений до закреплённых под потолком сцены прожекторов, ловивших плывущие в воздухе пылинки в световое лассо. Она царила среди мифических созданий, вблизи не менее загадочных, чем казалось из ложи. Девочка с трепетом наводила на них бинокль и обомлела от восторга, когда в антракте родители повели её за сцену.
Ступив на красный истоптанный палас артистического крыла, Соня крепко сжала мамину руку. Она испугалась.
Пахло пудрой, старым деревом; дорогими, требующими бережной чистки тканями и раритетным сукном, справиться с которым мог лишь диковинный, неповоротливый чугунный утюг.
Из гримёрных доносились смех и ругань, сочные шлепки; у кого-то упала и закатилась за тумбу помада с золотым вензелем, индульгирующим обладательнице все земные несовершенства лица. То тут, то там салютом выстреливал лак для волос, и неопытная гримерша ойкала, прихватив себе палец завивочными щипцами.
Мимо пронёсся табунок фей в напудренных париках, взмокших и разрумяненных. Их атласные корсажи вспыхивали, усыпанные разноцветными блёстками, а длинные невесомые юбки развевались, как хвосты тропических рыбок под водой. Шлейф одной из них задел Соню по щеке.
Гримёрка примы-балерины располагалась в конце коридора.
На белой, идеально выкрашенной двери висела табличка с фамилией, но Соня бы догадалась, кто за ней, безо всяких подсказок, не умея даже читать, распознала бы её и на ощупь. Это была единственная запертая дверь во всём крыле; если другие балерины свободно бегали из комнатки в комнатку и переодевались, ничуть не смущаясь, при настежь распахнутых дверях, то вход в покои примы был священен, и пересечь порог дозволялось немногим.
Идя вдоль стены, чтобы никому не мешать, они добрались до заветной гримёрки, и мама постучалась.