Капитан "Старой черепахи"

Линьков Лев Александрович

Может быть, Ермаков и в самом деле пристрелил бы Ковальчука, если бы в каюту не спустился услы­хавший крик Репьев.

— О чем шумим? — спросил он спокойно. — Проверка оружия?

Андрей бросил пистолет на стол.

— Забери, а то я эту медузу прикончу.

Он не мог Даже смотреть на Симу Пулемета. Желваки так и ходили у него на лице.

Макар Фаддеевич взял пистолет со стола, вложил в кобуру Ермакова.

— Ты знаешь, что он, подлец, сделал? — начал Андрей. — Лимончику нас чуть не продал за бутыл­ку водки...

— Я не думал даже... — начал было боцман.

— Молчи! — прикрикнул Ермаков.

— А может, мы его все-таки выслушаем? — за­стегивая кобуру, сказал Макар Фаддеевич.

Выслушав откровенную исповедь Ковальчука, Репьев сразу сообразил, что за предложением Ли­мончика скрывается какой-то коварный замысел, и настоял на том, чтобы они втроем немедля отправи­лись в Губчека.

Никитин, не прерывая, выслушал Ермакова и боцмана и словно бы даже обрадовался всей этой истории.

Андрей не поверил своим ушам, услыхав заклю­чение председателя:

— Вы, Ковальчук, идите на шхуну, и чтобы о про­исшествии с Лимончиком не слыхала ни одна душа. А если встретите этого самого Фомина или Яшку и они вас будут спрашивать через третьих лиц, как идут дела, скажите, что все в порядке: мотор, мол, сломан...

Боцман ушел, не чуя от счастья ног: «Поверил мне, председатель, поверил...»

— Чудак ты человек! — обратился тогда Ники­тин к Ермакову. — Разве можно упустить такой слу­чай? Ковальчука пальцем не трогай — и так пере­жил не меньше тебя. По натуре-то ведь он честный, жизнью пожертвует, а вину свою загладит. Все надо сделать так, как ждет Лимончик. Не всерьез, конеч­но. Пусть товарищ Ливанов сделает вид, будто мо­тор сломался. Понятная география?..

Но только сегодня, выслушав план председателя, Андрей окончательно понял эту «географию».

Объяснив все детали предстоящей операции, Ни­китин пожелал командиру «Валюты» и его помощ­нику ни пуха ни пера.

— Товарищ председатель, — смущенно сказал Ермаков, — у меня к вам и к товарищу Репьеву просьба есть.

— К обоим сразу?

— К обоим...

— Чего же молчишь? Проси. Если в наших си­лах — уважим.

— В партию я хочу вступить. Прошу у вас ре­комендацию.

— В партию? — живо переглянувшись с Репьевым, переспросил Никитин. — Дело хорошее. Пра­вильно решил! Я лично дам, а как ты, Макар Фад­деевич?

— С удовольствием, — ответил Репьев, — Андрею Романовичу давно пора в партию вступить.

Глава IV

1

Проводив Ермакова и Репьева, Никитин выслу­шал доклад транспортного отдела и вместе с секре­тарем губернской комиссии по борьбе с детской бес­призорностью и представителем губкома комсомола обсудил, как организовать трудовую коммуну для малолетних правонарушителей, где достать для них посуду, белье, токарные станки, продукты и прочее.

С наступлением холодов беспризорники устре­мились из центральных районов республики на юг, и Феликс Эдмундович Дзержинский строго-настрого приказал всех их собрать и приучить к трудовой жизни.

Оставшись, наконец, один, Никитин долго ходил по кабинету. Привычка мерить шагами пол вырабо­талась у него еще в тюрьме. Когда ходишь, как-то лучше думается, да и нельзя же целый день сидеть сиднем, надо хоть немного размяться.

Была уже глубокая ночь. В окно хлестал дождь, в трубе камина назойливо выл ветер, и где-то в ниж­нем этаже приглушенно стрекотала пишущая ма­шинка.

«Накурили мы — топор вешай!» Никитин взоб­рался на подоконник, отдернул занавеску, распахнул форточку, глубоко вздохнул.

Если бы кто-нибудь из чекистов вошел сейчас в кабинет, он бы немало удивился: предгубчека стоял на подоконнике и глядел в кромешную тьму.

Там, в темноте, парк, море, а Никитин ни разу за целый год не гулял по аллеям этого парка и не ку­пался. А говорят, плавать в море легче, чем в реке: вода соленая и потому более плотная.

Секретарь губкома приглашал как-то еще летом на пляж в Аркадию, но сам не смог поехать. Поду­мали об отдыхе — и то хорошо.

Холодный ветер и капли дождя приятно освежи­ли лицо, и Никитин вспомнил свою семью, своих Та­нечку и Оленьку, которые жили с Надей в холодном, голодном и таком далеком Петрограде. Как жаль, что дети растут без его отцовского внимания и все забо­ты о их воспитании легли на плечи Нади! А ей ведь тоже некогда уделять много времени дочерям. В по­следнем письме она писала, что райком партии на­значил ее заведующей женским отделом, работа важ­ная, очень интересная, но домой попадаешь только поздно вечером. Восьмилетняя Танечка сама го­товит ужин и укладывает младшую сестренку спать...

Долго ли еще ему придется жить с семьей врозь? По сути дела, из двенадцати лет, которые минули после женитьбы, он был дома не больше трех, да и то урывками. Как вступил в Петрограде на «Путиловце» в партию, так почти сразу пришлось уйти в под­полье. Потом арест, Нарымская ссылка, побег че­рез тайгу и болота и снова подполье в Иванове и Нижнем Новгороде, арест, снова тюрьма, вплоть до семнадцатого года, до революции.

Тяжелая была жизнь, но другой он не хотел бы. Если бы ему сказали: «Никитин, начинай жизнь сначала», — он ответил бы, как Дзержинский: «Я хочу ее прожить так же...»

В борьбе за революцию заключалась его радость, его счастье. Да, и радость и счастье!..

«Ну, хватит! Вот мы и отдохнули!» Никитин захлопнул форточку и спрыгнул на пол. Закурил, сел за стол и начал писать очередную информацион­ную сводку в Харьков.

Скоро ли придет долгожданный час, когда мож­но будет сообщить: «Сегодня закончена ликвидация шпионско-диверсионной организации, возглавля­емой...»

Пока что неизвестно даже, какова подлинная фа­милия англичанина-часовщика.

Никитин чувствовал себя в состоянии какого-то повышенного нервного напряжения и какой-то неяс­ной тревоги. Все ли учел он сейчас? Все ли подготов­лено к новым возможным случайностям и неожидан­ностям, которые нельзя точно предугадать? Удастся ли на этот раз вовремя нажать на все рычаги и изловить, наконец, хитрого и умного врага? Это он, конечно, приехал от Сиднея Рейли. Наверняка он.