Капитан "Старой черепахи"

Линьков Лев Александрович

Услыхав о предстоящем рейсе на Тендру, Ковальчук проверил крепость парусов и снастей. Не любил он ходить в штормовую погоду к острову, завоевав­шему среди моряков Черноморья мрачную славу «мо­гилы кораблей».

Тендрой называлась узкая песчаная коса, усыпан­ная ракушками и вытянувшаяся в море с запада на восток на целых тридцать миль. В самом широком месте она не превышала двух верст, а в некоторых участках во время хорошего наката волны перехле­стывались с одной стороны острова на другую.

Летом к Тендре приходили рыбаки на лов кефа­ли и скумбрии. А зимой, кроме трех смотрителей маяка и десяти пограничников, на острове обитали только зайцы да лисицы.

Лет двенадцать назад кто-то посадил на запад­ной стрелке Тендры три серебристых тополя. Они разрослись и являлись единственным украшением кусочка пустыни, заброшенного в открытое море.

С декабря, а то и с ноября — смотря по погоде — до конца зимы Тендра была фактически отрезана от материка. Свирепые восьми- и десятибалльные штор­мы, быстрые изменчивые течения, предательские от­мели не давали возможности подойти к острову ни одному судну, поэтому продовольствие, пресная вода и топливо заготовлялись на полгода. «Валюта» толь­ко месяц назад доставила на Тендру зимнюю одеж­ду, продовольствие, уголь и воду, и Ковальчук не мог понять: куда же все это подевалось?

Метеорологическая станция предсказывала, что к ночи шторм достигнет семи-восьми баллов. Начина­лась полоса зимних бурь, бушующих по двадцать су­ток кряду. Недаром со вчерашней ночи шел снег. Того гляди, ударят морозы.

Лишь после выхода в море Ермаков рассказал команде, что произошло на Тендре. Сутки назад, но­чью, к острову подошла фелюга Антоса Одноглазого. Контрабандисты напали на пост, обстреляв погра­ничников из пулемета.

Начальник поста Горбань и трое бойцов убиты. Склад с продовольствием и обмундированием и самый пост сожжены. Пограничники отступили на маяк. Если «Валюта» не доставит свой груз, то на острове все погибнут от голода.

— Голубь с Тендры прилетел, комиссару записку доставил, —объяснил Ермаков боцману.

Командир не имел права сообщать, что еще пи­сал Вавилов, а в конце записки говорилось:

«Сегодня ночью Антос идет к Тургаенко за каким-то пассажиром».

Как это узнал Вавилов, оставалось неизвест­ным…

Вместо обычных при попутном -ветре трех часов «Валюта» добиралась до Тендры все четыре.

Вполне понятно, что Антоса у острова давно уже не было. Старшина поста сообщил, что Одноглазый пытался атаковать маяк, но не смог ничего поделать и удрал с наступлением шторма.

— Приказано взять на шхуну красноармейца Ва­вилова,— сказал старшине Ковальчук.

— Убили они его. Он от них убежал, ему вдогон­ку три пули послали. Написал записку и скончался, бедняга.

За пять рейсов шлюпка благополучно выгрузила на берег ящики и мешки с продовольствием и одеж­дой и бочонки с пресной водой.

Ковальчук сидел на румпеле, четверо краснофлот­цев лихо загребали. Когда шлюпку несло крутым гребнем на отмель, боцман командовал:

— Весла береги!

Пограничники подхватывали шлюпку за борт и вырывали ее из густой холодной воды.

— Принимай рафинад! — кричал им Коваль­чук. — Море не подсласти! ,

Мокрые, закоченевшие люди бегом оттаскивали драгоценный груз подальше от воды.

— Утром было минус восемь, — крикнул старши­на поста, — к ночи ждем десять!

— Поспешай!— торопил Ковальчук, тревожно по­глядывая на темнеющий горизонт.

За время выгрузки шторм достиг шести баллов. Ветер крепчал с каждой минутой. Волны и тучи брызг то и дело заслоняли низкий остров.

Когда шлюпка вернулась, «Валюта» снялась с якоря и ушла от Тендры под зарифленными пару­сами. Ермаков спешил добраться к вечеру обратно в Одессу.

4

Вершины окружавших дом молодых тополей рас­качивались, голые ветви постукивали друг о друга, в решетчатом заборе тонко посвистывало, калитка вздрагивала и стучала щеколдой, флюгер на крыше крутился волчком.

Прибой шумел так гулко, будто море взобралось на обрыв, затопило виноградник, и волны ударялись уже совсем рядом, за коровником.

На прихваченную морозом землю косо сыпался снег.

Три человека с винтовками подошли к саду с мор­ского берега, разъединились: один остался на углу, второй — у середины ограждающего сад забора, тре­тий — у ведущей к морю калитки.

Трое других расположились в узком переулочке, ограничивающем сад с западной стороны, двое осто­рожно пробрались в примыкающий с востока к са­ду виноградник.

Когда, таким образом, дом и сад были оцеплены, Кудряшев и его спутники поднялись на крыльцо-ве­ранду, и начальник поста тихонько постучал в дверь.

Никто не ответил. Тогда он постучал настойчивее. Несколько минут люди стояли молча, кто-то, согре­ваясь, притопывал.

Тоскливо, назойливо пел флюгер на крыше.

— Спит, и бог с ним, незачем будить, пошли обратно, — раздался в темноте чей-то баритон.

— Проснется! — Кудряшев снова начал стучать. За дверью послышалось шарканье ночных ту­фель.

— Свои, свои, Карл Иванович! Чего это ты за­спался?

— Айн секунд!

— Очищай ноги, не заноси грязь в хату, — шутли­во прикрикнул Кудряшев на друзей и первым вошел в сени, освещенные керосиновой лампой, которую держал Фишер.

— Принимай гостей, Карл Иванович, извини, что мы нагрянули. Дружки из Одессы приехали, с «Ва­люты». Ремонтируется их шхуна, ну, и пожаловали. Погулять хотим. Угостишь?

Федор снял шинель, отряхнул от снега островер­хий шлем и пригласил товарищей:

— Вот сюда, ребята, вешай.

Карл Иванович поставил лампу на стол, запахнул полы халата и, позевывая, смотрел на поздних го­стей.

Вместе с Кудряшевым прошли не то пять, не то шесть человек: трое смущенно столпились у порога, оглядывая комнату, остальные старательно вытирали в сенях сапоги.

— Ну и холодище, прямо-таки как на Северном полюсе! — сказал Кудряшев и остановился перед ви­сящим на стене зеркалом, приглаживая ладонями курчавые волосы.